ВЕГЕТОСОСУДИСТАЯ ДИСТОНИЯ КАК «СОВЕТСКАЯ БОЛЕЗНЬ»: ИСТОРИЯ ИЗОБРЕТЕНИЯ ДИАГНОЗА

МАиБ 2021 – № 2 (22)

DOI: https://doi.org/10.33876/2224-9680/2021-2-22/02

Ссылка при цитировании:

Беляева А.М. (2021) Вегетососудистая дистония как «советская болезнь»: история изобретения диагноза. Медицинская антропология и биоэтика, 2(22).

Анастасия Михайловна Беляева –

кандидат философских наук,

доцент кафедры философии

Российского национального исследовательского медицинского университета им. Н.И. Пирогова;

https://orcid.org/0000-0002-4195-0104

E-mail: gurenovitz@gmail.com

Ключевые слова: вегетососудистая дистония (ВСД), медицинская антропология, история отечественной медицины

Аннотация: Статья рассматривает вегетососудистую дистонию (ВСД) как культурно специфичный синдром, возникший в советской медицине. Статья посвящена истории появления и развития этой болезни, в ней последовательно прослеживаются разные этапы конструирования ВСД как специфически «советской болезни», которая впоследствии была унаследована российской медициной. История ВСД начинается как история неврастении, которая имеет те же самые симптомы, что и появившаяся позже ВСД. На советскую трактовку неврастении во многом повлияли идеи И.П. Павлова и опыт Великой отечественной войны. В результате ВСД трансформировалась в начальную стадию гипертонической болезни и поменяласвое название на «вегетативную дистонию». Как самостоятельная болезнь и отдельный диагноз ВСД существует с 1980-х годов. В это же десятилетие она приобретает свою популярность и становится очень известной не только среди врачей, но и среди широкой публики. Такую популярность можно связать с тем, что ВСД непосредственно воплощает (embody) в себе те тяготы повседневной жизни, с которыми столкнулись советские люди в периоды позднего СССР и «перестройки». Таким образом, ВСД – как болезнь и диагноз – на всем протяжении своей истории оказывается очень тесно связанной с политической ситуацией и меняется вместе с ней: многие изменения, которые она претерпевает, являются результатом политических и социальных процессов.

Медицинские антропологи давно заметили, что существуют болезни, известные только в одном обществе, за пределами которого они не встречаются. Для того чтобы обозначить это явление, психиатр По Минь Яп в 60-х годах использовал понятие культурно обусловленного синдрома (culture—bound syndrome) (Yap 1962,1969). Позднее в оборот вошло понятие культурно специфичного синдрома (culture—specific syndrome). Оба понятия обозначают комплекс как психических, так и соматических симптомов, которые рассматриваются как болезнь только в пределах конкретного общества или культурного ареала. Обычно знание о таких болезнях широко распространено внутри этого общества, где они известны буквально каждому, но стоит пересечь границы, и окажется, что даже в соседней культуре они абсолютно неизвестны. Некоторые культурно специфичные синдромы хорошо знакомы антропологам и подробно исследованы ими, например, дхат в Индии (Sumathipala et al. 2004, Avasthir, Jhirwai 2005), амокв Юго-восточной Азии (Carr, Tan 1976, Saint Martin 1999), нервы (nervios) и нервные атаки(ataque de nervios) в Южной Америке (Lewis-Fernandezetal 2005, Keoughetal 2009), пиблокток у инуитов (Parker 1962, Landy 1985, Higgs 2011), коро в Китае и Малайзии (Ang, Weller 1984, Cheng 1996, Chowdhury 1998). Другие синдромы мало описаны и практически не изучены.

В России исследования культурно специфичных синдромов в основном сконцентрированы на этнографических описаниях «народных» болезней, распространенных в конкретных областях и известных, прежде всего, среди местного населения (например, икота (Христофорова 2013), стряхи надсада (Христофорова 2010) и т.д.). Однако существует еще одна большая область культурно специфичных синдромов, которая остается упущенной из виду и совершенно неисследованной. Это болезни, порожденные и признаваемые исключительно советской медициной.

Советская медицина и здравоохранение были во многом оторваны от западной биомедицинской традиции и развивались в обществе, устройство которого принципиально отличалось от устройства западных стран, что способствовало возникновению оригинальных болезней и диагнозов. В результате в советской (и постсоветской) медицине можно встретить такие болезни, диагнозы и способы лечения, которые больше нигде не существуют. Причем в отличие от упомянутых выше «народных» болезней, «советские» болезни принадлежат к сфере биомедицины: они описываются научным языком, представления о них основаны на научных исследованиях, их наличие или отсутствие удостоверяется врачами, и они же назначают лечение, следуя клиническим рекомендациям. Эти болезни встроены в советскую медицинскую систему, образование и здравоохранение: их изучают в медицинских институтах, им посвящены диссертации и научные статьи, для их лечения учеными разрабатываются разные методы и способы терапии, используемые потом врачами в больницах и поликлиниках.

Мое исследование сосредоточено на одном из таких синдромов, который можно считать знаковым для советской медицины, – вегетососудистой дистонии (ВСД). Надо заметить, что в медицинской литературе существует несколько разных названий для этого синдрома: ВСД, нейроциркуляторная дистония, вегетативная дисфункция и другие. Я буду использовать название «вегетососудистая дистония» или «ВСД», т.к. именно это название, в полной и в сокращенной формах, получило наибольшую известность как среди пациентов и даже не сталкивающихся с этим заболеванием людей, так и среди врачей, став в определенном смысле «народным» названием.

ВСД представляет собой синдром, включающий множество разных симптомов: учащенное сердцебиение, боли в груди, повышенное или пониженное давление, хроническую усталость и утомление, проблемы со сном, эмоциональную неустойчивость, тревожность, диарею или запоры, тошноту и рвоту, проблемы с пищеварением, потливость, головные боли, головокружение, одышку и нехватку воздуха, слабость, рассеянное внимание и т.д. Этот синдром появился в советской медицине после второй мировой войны, в 50-х годах, и постепенно стал популярным диагнозом среди врачей. Точной статистики не существует, но широкую распространенность ВСД сложно подвергать сомнению. Разные авторы приводят свои данные, которые в целом подтверждают широкую распространенность ВСД: диагноз имели в разные периоды жизни от 5 до 21% (Ионеску1973), от 12 до 35% (Покалев 1994), от 25 до 80% населения (Вейн и др. 2003), 30% всех пациентов с временной нетрудоспособностью (Зиньковский 1985).

После распада Советского Союза ВСД не сдает своих позиций: несмотря на появившиеся критические статьи и высказывания отдельных врачей о том, что этот диагноз устарел и такой болезни не существует в современной доказательной биомедицине, ВСД все равно играет важную роль в российской медицинской практике. Так, описывая начало 2000-х, Васильев и соавторы указывают, что примерно 40.3% пациентов, обращавшихся к кардиологу по поводу болей в груди, был поставлен диагноз ВСД (Васильев и др. 2017). Это показывает, насколько укоренен диагноз ВСД в советской медицине и культуре, и как тесно он связан с теми способами, с помощью которых советские люди конструируют и представляют себе телесность и психику, а также здоровье и болезнь.

В статье я рассмотрю историю вегетососудистой дистонии, прослежу, как появляется эта болезнь в советской медицине, каковы ее истоки, как она менялась на протяжении своей истории, и какие причины стояли за этими изменениями. Теоретическая основа моего исследования – социальный конструктивизм, базовая предпосылка которого заключается в особом понимании реальности: то, что мы называем и считаем реальностью, конструируется в социальных взаимодействиях и отношениях. Иными словами, не существует никакой внеисторической объективной реальности, к которой мы имели бы доступ через наши органы чувств. То, что мы считаем реальностью, конструируется в дискурсе и понятиях, и если посмотреть на историю этих представлений, то можно заметить, что и они, и заложенные в них предпосылки меняются с течением времени. Соответственно, одна из задач конструктивизма – в том, чтобы вывести на поверхность те способы, с помощью которых отдельные люди и социальные группы участвуют в создании (представлений о) реальности, описать какие социальные, культурные, политические силы участвуют в этом, как эти представления о реальности институционализируются властью и традицией и становятся само собой разумеющимися и общепринятыми. Этот подход я применяю к ВСД и истории ее развития для того, чтобы ответить на следующие вопросы: что привело к возникновению ВСД как болезни и диагноза? Как ВСД изменялась с течением времени? Какие условия влияли на ВСД и происходящие с ней изменения?

С чего все начиналось: неврастения

Истоки ВСД обнаруживаются еще в российской, дореволюционной медицине, где она начала свое существование как неврастения¹. При сравнении симптомов неврастении в дореволюционной медицине и ВСД в советской медицине можно заметить почти абсолютное сходство. Приведу пример того, как описывается неврастения в «Курсе психиатрии» С.С. Корсакова (1901): «…симптомы состоят главным образом в сочетании явлений повышенной возбудимости (физическая и психическая гиперестезия (т.е. повышенная чувствительность – прим. авт.), гипералгезия (повышенная чувствительность к боли – прим. авт.), невралгические явления, судороги) с явлениями истощения, слабости (быстрая утомляемость физическая и психическая, мышечная слабость, слабость внимания)» (Корсаков 1901: 1007–1008). К психическим симптомам неврастении относятся «чувство тоскливости, тревога, беспокойство, страх, пугливость, раздражительность, невозможность управлять своим вниманием, рассеянность, наклонность к навязчивым мыслям, к ипохондрическим идеям, (…); также ослабление энергии, чувство безжизненности, душевной немощности, трудность умственной работы», а к телесным – «мышечная утомляемость, (…), холод в конечностях или приливы крови к разным частям тела, тревожный сон, (…), приступы сердцебиения, ощущения замирания и трепетания сердца, (…), одышка, сжатие в горле, боли в области левых межреберных нервов» (Корсаков 1901: 1008), а также «явления нервной диспепсии (проблемы с пищеварением – прим. авт.), чувство тяжести в желудке после всякой еды, боли в животе, отрыжки, тошноты и рвоты, метеоризм, запоры или поносы» (Корсаков 1901: 1009).

Как медицинский диагноз и болезнь неврастения появилась в 1869 году, когда ее описал американский невролог Дж. Бирд (Beard 1869). Он описывает это состояние как «нервное истощение» в прямом смысле и связывает его с воздействием на людей современной цивилизации. Позднее, после того, как трактат Берда о неврастении был переведен на немецкий в 1881 году, эта болезнь стала известна в Европе. Но здесь ее интерпретация сильно изменилась. Во Франции и Германии неврастения провоцирует начало разговоров о декадансе, упадке, вырождении европейцев. Появляются известные труды Мореля, Крафт-Эбинга и Нордау о вырождении и деградации, где неврастения рассматривается как их явный признак. Неврастения конструируется в европейском сознании в более широком, социальном плане как болезнь, свидетельствующая об ухудшающемся физическом и психическом состоянии как отдельных людей, так и целых наций: они слабы, малохольны, безвольны, апатичны, слабохарактерны. В таком контексте неврастения чуть позже приходит и в Россию. Российская интеллигенция и врачи, знакомые с этой болезнью первоначально по западным источникам, довольно быстро находят, что она очень распространена среди русских. Например, известный психиатр Ковалевский пишет о том, что «в настоящий момент мы, русские, едва ли найдем себе соперников в других нациях относительно огромного числа неврастеников» – и поэтому «не с большим ли правом неврастения может называться русской болезнью?» (Ковалевский 1886: 38).

Таким образом, с самого начала неврастения очень тесно связана с локальным контекстом: представление о ней всегда обусловлено социальной и политической ситуацией в конкретной стране. Поэтому неврастения представляет собой не только диагноз или болезнь людей, но и диагноз всего общества в целом. Образно говоря, неврастения является линзой, через которую осмысляется воздействие современного общества на людей, то значение, которым мы наделяем неврастению можно приравнять к тому, как мы видим общество и его воздействие на людей. Исходя из этой точки зрения, неврастения у Бирда – это реакция на современную ему американскую жизнь. Представления же о неврастении в европейском контексте – во Франции, Германии и России – являют собой такой же ответ на положение дел внутри каждой из этих стран. Единственное общее, что здесь есть – это сама идея о том, что современное общество и жизнь в нем приводит людей к болезни. Таким образом, у неврастении всегда –социально-политическая этиология. И российская неврастения становится специфически русской болезнью, сильно отличающейся и от американского оригинала, и от европейской версии.

Особенность русской неврастении в том, что на рубеже веков она рассматривается как следствие невыносимой политической ситуации в стране, где люди лишены основных свобод, возможности воздействовать на власть, возможности проявлять гражданскую позицию под гнетом абсолютной монархии. Многие врачи, в особенности психиатры, разделявшие популярную в то время «теорию вырождения», открыто высказывались о том, что неврастения и вытекающее из нее «вырождение русского народа»²– это результат невыносимой политической обстановки в стране. Они указывали на политическую ситуацию как основную причину, которая отрицательно влияет на нервную систему людей и приводит к неврастении³. Этот политический контекст болезни возникает благодаря тем категориям, которые русские врачи использовали для понимания природы человека вообще и, соответственно, для описания этиологии болезней.

Сеченов: неврастения и рефлексы

Представление о неврастении как реакции на политическую обстановку, свойственное русской интеллигенции начиная с середины 1880-х годов, было основано на физиологической модели человека, созданной Иваном Сеченовым, знаменитым русским физиологом.

В своем главном труде под названием «Рефлексы головного мозга», вышедшем в 1863 году, Сеченов описывает физиологические законы, на которых основывается работа нашего сознания, дискредитируя идею о душе как бессмертной и бестелесной сущности, данной человеку богом⁴. Эти физиологические законы основаны на идее рефлекса как фундаментального механизма функционирования мозга. Сеченов обнаружил несколько видов рефлексов, которые позволили ему создать объемную картину нашей внутренней субъективной жизни и объяснить, как у нас возникают не только позывы к различным действиям, но и мысли, воля, эмоции и даже самосознание (Сеченов 1952: 91–127). Идея об универсальности рефлекса приводит его к общей концепции человека как механизма, который полностью определяется стимулами, исходящими из внешней среды; при этом основная функция человека заключается в реакции на эти внешние стимулы: она выражается либо в мышечном движении, либо в ментальном акте (Сеченов 1952: 94).

Сеченовское представление о человеке, основанное на идее рефлекторной деятельности, придает окружающей среде исключительную силу, что возвращает нас к неврастении. Идея о том, что неврастения является результатом репрессивной среды, явно основана на теории рефлексов Сеченова. Во-первых, эта теория подчеркивает определяющее влияние среды, которая становится единственной причиной всех наших действий и ментальных состояний; в нашем разуме или теле нет ничего, что не было бы вызвано внешней стимуляцией – «начальная причина любой человеческой деятельности лежит вне человека» (Сеченов 1952: 106). Из этого можно заключить, что человек не может быть исходной причиной своих реакций и не может самостоятельно порождать стимулы и реагировать на них. Во-вторых, если внешние стимулы все-таки существуют, то реакция на них неизбежна, и эта реакция, по сути, предопределена;реакция на конкретный стимул вполне предсказуема. В случае неврастении это означает, что она является неизбежной реакцией на стимулы, исходящие из социальной и политической среды. Индивидуальный или психологический контекст заболевания при этом игнорируется, личность неврастеника перестает быть предметом анализа, а центр тяжести переносится во внешнюю среду. Не может быть и речи о том, что неврастеник сам ответственен за свое состояние. Ответственность в данном случае несет то, что порождает такую реакцию у человека, а именно – социально-политическая обстановка в стране, спровоцированная и поддерживаемая существующей в данный момент властью.

Таким образом, неврастения, понимаемая как реакция на тяжелую социально-политическую обстановку, подразумевает также и то, что единственно возможный и действенный вариант терапии будет иметь политический характер. Согласно Сеченову, стимулы, которые приводят к нездоровой реакции в виде неврастении, необходимо устранить, чтобы выздоровление, точнее, просто отсутствие такой патологической реакции, стало возможным. Иными словами, излечение от неврастении возможно только в том случае, если будут проведены демократические реформы, за которыми последуют социальные и экономические изменения в жизни страны в целом. Следуя этой логике, IX Пироговский съезд врачей в 1904 году принял резолюцию о том, что улучшение здоровья нации и здравоохранения невозможно без введения конституционного правления (цит. по: Сироткина 2008: 174). Как объясняет психиатр А.И. Ющенко, «нужно заботиться об улучшении общественных условий жизни, вызывающих расстройства нервной системы, особенно неврастению» (цит. по: Сироткина 2008: 173). Единственный способ исцелить неврастению – это ликвидировать ее причины, что возможно только через либеральные политические реформы. Таким образом, в дореволюционной, царской России и этиология неврастении, и ее терапия имеют социально-политический характер.

Павлов: новое определение неврастении

Следующей фигурой, которая определила понимание неврастении на много лет вперед, становится И.П. Павлов. Его всемирно известные опыты над собаками позволили не только сформулировать идею об условных рефлексах, но и уточнить природу неврастении. Если подход Сеченова предполагал, что неврастения – это реакция на окружающий мир, то Павлов переместил ее причины внутрь тела и сделал ее индивидуальной реакцией и, следовательно, явлением из сферы личной ответственности конкретного человека. В центр внимания Павлов поместил организм отдельного человека. После революции 1917 года, когда социальная и политическая ситуация в России резко изменилась, такая трактовка неврастении для советской медицины становится единственным политически приемлемым вариантом.

Павлов во многом наследует Сеченову и заимствует у него самые важные идеи: объясняетпсихику исключительно через физиологию, утверждает фундаментальную роль рефлекса, отрицает интроспекцию в качестве метода психологии и предпочитает «объективный» естественнонаучный метод. В результате Павлов сосредоточивается на экспериментальной психофизиологии и хочет ответить на вопрос: «Какие физиологические явления, какие нервные процессы происходят в больших полушариях тогда, когда мы говорим, что мы себя сознаем, когда совершается наша сознательная деятельность?» (Павлов 2001: 58).

Помимо этого Павлов исходит из еще одного важного принципа, который играет огромную роль в его рассуждениях. Он признает принципиальное подобие человека и животных, совершенно уверенно и напрямую говорит о том, что «полученные объективные данные (полученные на животных – прим. авт.), руководствуясь подобием или тождеством внешних проявлений, наука перенесет рано или поздно и на наш субъективный мир и тем сразу и ярко осветит нашу столь таинственную природу…» (Павлов 1951: 38). Естественно, Павлов не отрицает более сложного устройства психики человека, но механизм ее функционирования и у животных, и у людей одинаков – это механизм условного рефлекса. Если у животных присутствует одна условная и одна безусловная рефлекторные системы, то у человека добавляется еще вторая условная, связанная со второй сигнальной системой, т.е. речью.

С таких позиций Павлов подходит и к исследованию неврастении, которую определяет как один из самых распространенных видов неврозов. Павлов и его коллеги изобрели метод «экспериментальных неврозов», который заключался в том, чтобы вызывать у собак «невротическую» реакцию. Ради этого, собак, во-первых, помещали в такие условия, которые провоцировали у них страх, а во-вторых, их намеренно приводили в замешательство противоречивой стимуляцией и непредсказуемой реакцией людей. Помимо этого, в этих жестоких экспериментах свою роль сыграло и внезапное наводнение в лаборатории, испугав и без того напуганных животных. В результате собаки, судя по описаниям, проявляли все признаки невроза: у одной половины из них почти полностью исчезли тормозные рефлексы, и они стали беспокойными и возбужденными, а у другой – исчезли положительные условные рефлексы, и эти собаки стали вялыми и почти все время спали (Павлов 2001: 188). Эти эксперименты привели Павлова к тому, что он определил неврозы как «хронические (продолжающиеся недели, месяцы и даже годы) отклонения высшей нервной деятельности от нормы» (Павлов 2001: 181). То есть, неврозы – что у собак, что у человека – это нарушения высшей нервной деятельности, а именно – перенапряжение процессов возбуждения или торможения. Иными словами, неврозы – это нарушения работы нервной системы. Это определение неврозов было одной из самых значимых идей Павлова, которая повлияла на весь ход развития советской медицины и психологии.

До сих пор, траектории европейского и отечественного понимания неврозов и неврастении следовали примерно по одному пути, но появление павловской концепции обозначает тот момент в истории, после которого они разошлись в разные стороны. С этого момента существует уже два направления: европейское, где неврастения начинает рассматриваться как проблема, скорее, психологическая, что было следствием появившегося психоанализа, и русское, принявшее «соматизированную» версию неврозов Павлова. Европейская версия, получившая развитие, соответственно, в западной медицине и психологии, опирается на психоанализ Фрейда, который связал невроз с бессознательным, определив, таким образом, его природу как психологическую. Так, неврастения трансформировалась из нервного истощения и симптома деградации в психологически понятый невроз и расстройство психики. Такая интерпретация неврастении постепенно стала общей для западной биомедицинской традиции. Другое, отечественное направление стало основой для советской медицины и психологии; оно опиралось на «соматизированное» павловское понимание неврастении и неврозов, которое радикально отличалось от психоаналитического подхода. Павловское понимание неврастении – исключительно физиологическое, оно предполагает, что ее причиной является перенапряжение нервной системы. С конца 1920-х годов такое представление о неврозах и неврастении постепенно становится общепринятым в советской медицине, что связано, в частности, с полным отказом от психоанализа как чуждого советской науке и природе советского человека течения. В результате, у павловской интерпретации неврозов не остается конкурентов. Это приводит к тому, что впоследствии на нее опираются и ссылаются практически все советские ученые и врачи, пишущие о неврозах, что говорит о ее фундаментальном значении для советской медицины и психологии.

Основные симптомы неврастении, согласно Павлову, есть не что иное, как проявление повреждений в нервной системе. Они включают в себя «раздражительную слабость», несдержанность, гнев, отсутствие самоконтроля, общую усталость, а также различные нарушения вегетативных процессов, например, потливость, сердцебиение, проблемы с пищеварением и т.д. Чтобы объяснить, почему эти вегетативные симптомы возникают при неврастении, Павлов формулирует «принцип нервизма», согласно которому все ключевые физиологические функции регулируются нервной системой. Поэтому повреждение нервной системы приводит к ослаблению влияния коркового центра на работу подкорковых вегетативных центров, что, в свою очередь, непременно приводит не только к психологическим, но и физиологическим симптомам. Помимо физиологического механизма возникновения неврастении Павлов также описал конституциональные типы животных и отчасти людей и предположил, что некоторые из них более предрасполагают к неврастении.

К причинам неврастении по Павлову можно отнести два фактора, во-первых, перенапряжение высшей нервной деятельности, приводящее к повреждению нервной системы, во-вторых, большое значение имеет конституциональная предрасположенность. Выделение именно этих факторов говорит о том, что причина неврастении – в самом человеке, и ответственность за нее теперь лежит на организме, а не на социально-политической обстановке, как это представлялось ранее. Неврастеник может быть предрасположен к неврастенической реакции в ответ на нервное перенапряжение, но ответственность за существование в этих условиях теперь только на нем.

Легко заметить, что такая интерпретация неврастении сильно отличается от той, что была до этого. До революции в представлении большинства врачей неврастения была результатом воздействия на людей тяжелой социально-политической обстановки, которая буквально приводила к болезни. После революции, которая положила конец царскому режиму и освободила людей от гнета прошлых проблем (по крайней мере, как заявляла об этом пропаганда), такое понимание причин неврастении стало политически неприемлемым и должно было измениться. Как ясно высказался Е.А. Попов: «В условиях нашего советского социалистического общества давно не существует уже неустранимых и постоянно действующих факторов для развития неврастении, порождаемой в условиях капиталистических государств классовыми противоречиями и жестокой борьбой за существование» (Попов 1949: 49). Если с тяжелой обстановкой покончено, то и причины неврастении должны быть переформулированы, что как раз и происходит, благодаря теории неврозов Павлова. Согласно ей, причиной неврастении теперь становится острое или хроническое перенапряжение нервной системы, физическое истощение и переутомление, а также личная предрасположенность. Вместе с этим изменяется понимание и самой природы неврастении, которая полностью переходит на уровень тела, становясь физиологической реакцией организма.

Кроме того, эта интерпретация неврастении вписывается в кампанию «борьбы за здоровые нервы», которая началась в советской России в 1920-х годах и была направлена на «невропсихиатрическое оздоровление населения и работу по профилактике нервности, психопатий, наркотизма, нервных и душевных заболеваний» (Каннабих 1928: 454). Очевидно, эта кампания, боровшаяся за полное устранение неврозов и неврастении в Советском Союзе, была проявлением той же идеи, что здоровое коммунистическое общество не может провоцировать неврастению и другие неврозы у своих граждан, поэтому надо вылечить тех, кто пострадал в прошлом, чтобы привести в гармонию социалистический строй и общественное здоровье.

Павловское объяснение неврозов и неврастении становится единственно возможным в советской медицине и психологии, поскольку оно точно попадает в исторический момент и прекрасно вписывается в политический и идеологический контекст. Изменившийся политический порядок требует нового представления о человеке, т.к. именно через это власть легитимизирует саму себя. Павлов вслед за Сеченовым формулирует то материалистическое понимание человека и его психики, которое становится основой советской политической идеологии и, соответственно, науки и медицины⁵. Это новое представление о человеке конструируется в том числе и через изменение понимания неврозов и неврастении. Если до революции причиной неврастении была угнетающая человека социально-политическая обстановка, то изменение этой обстановки после революции должно привести к тому, что неврастения могла либо исчезнуть, т.к. она больше не имеет почвы для появления, либо переопределить причины и механизм своего возникновения. Концепция Павлова как раз переизобретает неврастению таким образом, чтобы она соответствовала новым политическим условиям в советской России. Соответственно, она уже не является непосредственной реакцией на политическую среду, теперь неврастения – это перенапряжение нервной системы, подкрепленное личной предрасположенностью.

Таким образом, неврастения на всем протяжении своей истории оказывается болезнью, очень тесно связанной с политической ситуацией и меняющейся вместе с ней: ее новая, советская, версия, как и предыдущие, является результатом политических и социальных процессов.

Великая Отечественная война: изобретение ВСД

Во время войны и вскоре после нее неврастения, уже «соматизированная» Павловым, сливается с психической травмой (или травматическим неврозом)⁶и гипертонической болезнью и становится сердечнососудистым заболеванием под названием «вегетативная дистония». Это происходит благодаря кардиологу Г.Ф. Лангу и его неврогенной теории гипертонической болезни, изложенной в книге «Гипертоническая болезнь» (1950).

На формирование связи между неврастенией и гипертонической болезнью повлияли два фактора. Во-первых, во время войны и вскоре после ее завершения советские врачи зафиксировали рост числа пациентов с повышенным артериальным давлением, но без каких-то органических патологий. Среди этих пациентов больше других было солдат и офицеров в некоторых районах страны: в частности, об увеличении гипертонии в 1943 году в Москве писал М.А. Скворцов (Раздольский 1949: 263), И.М. Рыбаков описывал то же самое в Горьком в 1943–1945 гг. (Раздольский 1949: 263). Также врачи отмечали, что гипертония была очень распространена среди мирных жителей, переживших блокаду Ленинграда (Раздольский 1949:264). В целом, гипертония и сосудистые заболевания головного мозга стали очень распространенными, а возраст начала болезни сильно снизился (Раздольский 1949: 264).

Во-вторых, многие терапевты, а также некоторые невропатологи и психиатры замечали, что у солдат и офицеров в военное время вместе с гипертонией часто развиваются «симптомы, свидетельствующие о функциональных расстройствах нервной системы» (Озерецкий 1949: 274). Этот комплекс симптомов описывался врачами довольно часто, но интерпретировался по-разному. Часть авторов называет его «церебрастеническим синдромом». Основными его симптомами были головные боли, головокружения и дурнота, подавленное настроение, раздражительная слабость, быстрая истощаемость и утомляемость, потеря работоспособности,бессонница, сердцебиения и т.д. Синдром встречается у 35% пациентов с гипертонией (Озерецкий 1949: 274). Как можно заметить, перечисленные симптомы пересекаются с симптомами неврастении, включая даже раздражительную слабость, которую в каком-то смысле можно назвать специфическим признаком неврастении, встречающимся в ее описаниях с самого начала. Иногда эти «церебрастенические» симптомы быстро уходили при снижении давления, а иногда наоборот оставались еще в течение очень долгого времени, несмотря на снижение давления, что, в принципе, свидетельствует об отсутствии их четкой связи с гипертонической болезнью. Некоторые авторы упоминают также и то, что при гипертонии в военное время примерно в половине случаев (46.7%) встречались «своеобразные изменения характера»: неуверенность в себе, нерешительность, мнительность, тревога, раздражительность, вспыльчивость, неустойчивость настроения (Озерецкий 1949: 276, Светник, Сафонова 1946: 91). Следовательно, по свидетельствам врачей, работавших в войну и вскоре после, к гипертонической болезни довольно часто присоединяются и психологические, и вегетативные симптомы, очень похожие на то, что раньше интерпретировалось как неврастения.

Связь между гипертонической болезнью и симптомами неврастении формулирует Г.Ф. Ланг. Он описывает случаи «вегетативного невроза» или «вегетативной дистонии» (Ланг 1950: 163–164), которые включают в себя бессонницу, неспособность сосредоточиться, головные боли, слабость, сердцебиение, головокружение, боли в области сердца, потливость, раздражительность и т.д. (Ланг 1950: 163). Обычно такие симптомы считали проявлением неврастении, но Ланг предположил, что они на самом деле представляют собой начальную форму гипертонической болезни, являются ее ранними проявлениями (Ланг 1950: 165). Смещая акцент на сердечно-сосудистую систему, Ланг следовал той же павловской логике, переводящей внимание с психических факторов на физиологические. «Вегетативная дистония» Ланга была в одном шаге от вегетососудистой дистонии, которая позднее станет общепринятым термином и одним из самых распространенных диагнозов советской медицины. Не будет преувеличением сказать, что именно Ланг изобрел эту болезнь, установив связь между вегетативными и психологическими симптомами, с одной стороны, и гипертонической болезнью, с другой.

Я думаю, что именно опыт войны позволил Лангу и другим врачам увязать вегетативные и психологические симптомы с повышенным артериальным давлением. Огромное количество больных и раненых солдат доставлялись в больницы и госпитали, где можно было заметить частое сосуществование этих симптомов. Измерение давления было рутинной манипуляцией в больницах, поэтому неудивительно, что было зарегистрировано много случаев, когда показатели давления не вписывались в установленную норму, и часто этому сопутствовали разные психологические и вегетативные симптомы. Однако Ланг рассматривает именно повышенное давление как основной симптом, что вполне согласуется с общей материалистической идеологией применительно к человеку.

Ланг устанавливает физиологическую связь между вегетативными симптомами, психологическим состоянием и повышенным артериальным давлением (т.е. гипертонией), используя павловский принцип нервизма⁷. И гипертония, и вегетативная дистония связаны общими причинами и механизмом возникновения: и то, и другое есть следствие нарушений в центральной нервной системе, а точнее в коре головного мозга и в гипоталамической области (Ланг 1950: 166). Далее он описывает два основных фактора, которые приводят к этим нарушениям в центральной нервной системе. К ним относится, во-первых, нервное перенапряжение в результате длительных отрицательных эмоций, психическая травматизация, причиной чего была война. Второй фактор – это конституциональные особенности сферы высшей нервной деятельности и тесно с ней связанных высших вегетативных центров в гипоталамической области, регулирующих артериальное давление, т.е. повышенная реактивность высшей нервной деятельности (Ланг 1950: 301). Другими словами, речь идет о врожденных особенностях организма, а именно нервной системы. По сути, это прямое повторение идеи Павлова, что некоторые типы нервной системы более склонны или предрасположены к неврастении, чем другие. В результате, механизм и гипертонической болезни, и вегетативных нарушений таков: повышенная возбудимость нервных центров и нервное перенапряжение приводят к тому, что нервные центры в гипоталамической области и в коре головного мозга посылают усиленные импульсы вазомоторному центру, приводя к разным вегетативным реакциям и повышению давления (Ланг 1950: 317). Вне всяких сомнений, это объяснение основывается на принципе нервизма.

Можно заметить, что оба фактора практически дословно повторяют две причины, ведущие к неврастении, которые ранее выделил Павлов: первая – это нервное истощение под воздействием внешних событий, а вторая – конституция и предрасположенность. В результате те же причины, которые у Павлова были причинами неврастении, после войны у Ланга становятся причинами гипертонической болезни. И в итоге то, что у Павлова и до его предшественников трактовалось в качестве неврастении, у Ланга становится начальной стадией гипертонической болезни, точнее, можно сказать, что неврастения поглощается гипертонической болезнью.

Одновременно с поглощением неврастении гипертонической болезнью, в послевоенное время происходит еще одна важная вещь. В гипертоническую болезнь включаются военные или травматические неврозы, сопровождавшиеся повышенным артериальным давлением, что – совсем не редкость⁸. Часто пациенты с травматическим неврозом поступали в кардиологические отделения и лечились от гипертонии. Как указано в отчете 1948 года о неврологических причинах гипертензии среди блокадников, длительная нервно-психологическая травма была главным фактором повышенного артериального давления. Там говорится о том, что среди переживших бомбежки и обстрелы страх является главной причиной повышения давления (Merridale 2000: 48). В этом отчете утверждается, что повышенное давления часто сопутствует травматическим переживаниям, но советскими врачами именно повышение давления рассматривалось как основной симптом, и поэтому все то, что его сопровождало, не рассматривалось отдельно, а было отнесено к гипертонической болезни.

Естественно, такое включение травматических неврозов в гипертонию не всегда было возможно, т.к. не все случаи сопровождались повышением давления, кроме того, часть их была явно психиатрического характера, с галлюцинациями, провалами в памяти и т.д. Эти случаи были включены в психиатрию как аффективно-шоковые расстройства, «психогении» или реактивные психозы. Отдельные врачи настаивали на старой идее, что «ряд расстройств, описываемых некоторыми авторами и относимых ими к неврозам войны, по существу являются остаточными симптомами синдрома сотрясения мозга и последствиями травматизации стенок срединного мозга», который связан со зрением, слухом, контролем двигательных функций, регуляцией сна и бодрствования, возбуждением и регуляцией температуры тела (Хорошко 1943: 125).

Из-за того, что симптомы травматических неврозов интерпретировались как гипертония или последствия травмы головы, получилось, что статистически солдаты и офицеры в советской армии такими неврозами практически не страдали. Как пишет психиатр В. Мясищев, «огромное перенапряжение, испытанное советскими людьми в период Отечественной войны, не увеличило заболеваемости неврозами. Это не значит, что оно не играет роли в возникновении неврозов, но свидетельствует о том, что связанное с патриотическим подъемом напряжение не только не вызывает невроза, но оказывается фактором, имеющим огромное профилактическое значение» (Мясищев 1960: 188). Таким образом, кардиологическая трактовка симптомов позволила сделать идеологический вывод, что советская армия и патриотизм солдат, не страдающих военными неврозами, в отличие от солдат других стран-участниц войны, демонстрируют превосходство советского строя и человека. Предпосылка, лежащая в основе данного утверждения, это уже известная идея о том, что неврастения, вызываемая социальными и политическими обстоятельствами, в Советском Союзе невозможна в принципе. Следовательно, «впервые в истории военной медицины проблема военных неврозов перестала быть ведущим вопросом военной невропатологии. Высокая сознательность и подлинный патриотизм советского бойца обусловили значительное общее снижение неврозов в армии и исключительно благоприятное течение невротических заболеваний» (Давиденков 1949: 22).

В результате неврастения, соединившись с травматическим неврозом, становится начальной стадией гипертонической болезни. Таким образом, вегетососудистая дистония – это во многом военный синдром по своему происхождению. Повышенное артериальное давление конструируется как (эмоциональный) ответ на сильные отрицательные переживания, переутомление, психическое истощение, травму⁹, что позволило легитимизировать эти эмоциональные состояния в советской медицине. Если сравнивать с понятиями западной медицинской традиции, то можно заметить, что гипертония и ВСД в советской медицине конструируется во многом как аналог военного/травматического невроза и посттравматического стрессового расстройства. Но если в западной медицине посттравматическое стрессовое расстройство было сконструировано как психическое расстройство, то в советской – ВСД и гипертоническая болезнь рассматривались как соматическое состояние. Это соответствует уже упоминаемым мною траекториям конструирования неврозов и неврастении в западной и советской медицинских традициях. В итоге и травматические неврозы, и неврастения переопределяются как начальная стадия гипертонической болезни.

ВСД после войны: кардиологический этап

После войны, следуя за вектором, заданным Лангом, вегетативная дистония конструируется в рамках кардиологии, где она рассматривается как начальная стадия гипертонической болезни. Здесь можно увидеть, насколько фундаментальную роль сыграл Ланг в формировании советской кардиологии как отдельной дисциплины: следуя павловскому принципу нервизма, т.е. представлению, что всеми функциями организма управляет нервная система, он формирует основную линию развития дисциплины на много лет вперед. А.Л. Мясников, известный советский кардиолог, указывал, что Ланг «сформулировал современную теорию гипертонической болезни как особого невроза в павловском смысле» (Мясников 1965: 77). В результате советская кардиология несколько десятилетий развивается в рамках этого заданного Павловым и Лангом направления¹⁰.

С 50-х и до конца 70-х годов ВСД существует исключительно в кардиологии. Кардиологи понимают ее так же, как и Ланг, т.е. как раннюю форму гипертонической болезни, и изучают ее именно в этом контексте. Вскоре после войны Всесоюзное общество терапевтов на конференции в Ленинграде в 1951 году принимает единую классификацию гипертонической болезни (Мясников 1951), фактически утверждая классификацию Ланга, которую он предложил в своей книге (Ланг 1950), статьях и лекциях. В качестве двух самых частых причин гипертонической болезни были названы разные виды неврозов: либо острый в виде психоэмоциональной травмы, либо хронический в виде длительного психоэмоционального перенапряжения (Мясников 1951: 5–6). Соответственно, первая – предгипертоническая или латентная – стадия гипертонической болезни включает в себя симптомы невроза, который и провоцирует повышение артериального давления.

Кардиологи, вслед за Лангом, рассматривали ВСД как проявление принципа нервизма: невроз приводит к нарушению нервной системы и неизбежной вегетативной дисфункции, что на самом деле есть проявление ранней стадии гипертонии (Зеленин 1956, Мясников 1965). Например, известный кардиолог В.Ф. Зеленин в книге «Болезни сердечно-сосудистой системы» (1956) снова повторяет, что невроз, вызванный травмой или эмоциональным истощением вследствие длительного стресса и конфликтов, вызывает гипертонию. Ссылаясь на ученика и сотрудника Павлова А.Г. Иванова-Смоленского, Зеленин пишет о том, что невроз является исключительно соматическим состоянием: под широким и неясным термином «невроз» следует понимать «нарушение норм координации (слаженности) различных механизмов вегетативной нервной системы» (Зеленин 1956: 92). Иными словами, невроз – это не что иное, как дисфункция коры, нарушающая работу вегетативной нервной системы (Зеленин 1956: 92). В результате пациенты жалуются на сердцебиение и другие неприятные ощущения в области сердца, головную боль, одышку, общую слабость, утомляемость, неустойчивость настроения, раздражительность, приливы, потливость, плохой сон, кожный зуд и т.д. (Зеленин 1956: 92–93). Как можно заметить, это уже знакомый нам набор симптомов. Зеленин также определяет это состояние как первую стадию гипертонической болезни, которая в большинстве случаев начинается именно с подобных симптомов. В отличие от Ланга и Мясникова, он называет это состояние не «вегетативной дистонией», а «нейроциркуляторной астенией» (Зеленин, 1956: 98). Это название заимствовано из немецкоязычной медицинской литературы, но у Зеленина и симптомы, и их трактовка полностью повторяют «вегетативную дистонию» Ланга.

Позднее название «нейроциркуляторная дистония» было предложено и введено в оборот другим известным советским кардиологом – Н.Н. Савицким, который разделил ее на три типа в соответствии с уровнем артериального давления: гипотонический, гипертонический и кардиальный (Савицкий 1964). Со временем эта классификация стала широко известной, популярной и часто используемой среди врачей (Маколкин и Аббакумов 1985: 125).

И Ланг, и Зеленин, и Мясников единогласно утверждают, что «гипертоническая болезнь излечима, во всяком случае, в первых фазах ее» (Мясников 1965: 191), поэтому ее раннее выявление и профилактика становятся очень важными. Если ВСД это ранняя стадия гипертонии, то на нее нужно обращать пристальное внимание, пока она не перешла в более тяжелые формы. Такое внимание к раннему обнаружению болезней происходит из системы Н.И. Семашко – советской системы устройства здравоохранения с фокусом именно на профилактику и раннее выявление. Это отчасти проясняет, почему ВСД становится такой важной болезнью в советской медицине, а также объясняет, почему появляется такое большое разнообразие форм лечения и профилактики ВСД, описываемых, в том числе, Мясниковым и Зелениным. Если ВСД является начальной формой гипертонической болезни, то она требует внимания и лечения всеми возможными и доступными способами, чтобы не допустить перехода гипертонии в более тяжелые стадии. В этом смысле ВСД – как конструкт и как болезнь – встроена в советскую медицину и систему здравоохранения. Во-первых, даже если причиной ВСД является невроз, он имеет чисто физиологическое, павловское, объяснение, что вписывает ВСД в общую материалистическую (медицинскую) идеологию. Во-вторых, ВСД – это воплощение системы Н.И. Семашко, направленной на раннее выявление и профилактику, которая подпитывает существование ВСД большим количеством разных медицинских учреждений, существовавших в СССР, таких как санатории, профилактории, кабинеты физиотерапии и т.д. Другими словами, ВСД отражает и способ советского медицинского мышления, и организацию советской системы здравоохранения.

Таким образом, в период с 50-х до конца 70-х годов ВСД закрепила свою позицию соматизированного невроза, который постепенно развивается в гипертоническую болезнь. Ланг, Зеленин, Мясников и другие кардиологи указывают на невроз как основную причину ВСД и гипертонии, но ни один из них не может объяснить конкретный механизм, стоящий за этим. Они упоминают «прессорные реакции» (Мясников 1965: 66) или «прессорный эффект» (Зеленин 1956: 111) и отсылают к опыту войны, который, как они пишут, подтвердил связь между психологической травмой или нервным истощением и гипертонией.

1980-е: ВСД становится самостоятельной болезнью и диагнозом

Как самостоятельная болезнь в полном смысле этого слова ВСД начинает существовать с 1980-х годов. Несмотря на то, что в Международной классификации болезней, на которую советская медицина перешла в 1970 году, не было таких болезней как «вегетососудистая дистония» или «нейроциркуляторная дистония», советские врачи все равно продолжали ставить такой диагноз (Северова 1980: 51). В качестве примера я могу привести свою собственную медицинскую карту 80-х и 90-х годов из детской, а потом взрослой поликлиник города Москвы, где «вегетососудистая дистония по гипотоническому типу» является основным диагнозом. Очевидно, мой случай сложно назвать исключением.

В это десятилетие количество публикаций, посвященных ВСД, сильно вырастает, и, помимо статей, появляются книги – монографии и коллективные труды, а также клинические рекомендации, посвященные исключительно данному заболеванию, чего не было до этого. Посмотрим на количество публикаций¹¹:

1950 – 1959: 7 публикаций;

1960 – 1969: 9;

1970 – 1979: 24;

1980 – 1985: 114;

1986 – 1989: 110;

1990 – 1999: 81.

Очевидно, что количество публикаций достигает максимума именно в 80-е, что приводит к распространению знаний о ВСД и делает ее известной среди широкой публики.

В этой части статьи я рассмотрю, как представление о ВСД конструируется в двух самых важных и лидирующих по количеству цитирований книгах 80-х годов – это «Вегетососудистая дистония» А. Вейна, А. Соловьевой и О. Колосовой (1981) и «Нейроциркуляторная дистония в практике терапевта» В. Маколкина и С. Аббакумова (1985). Названные книги определяют два направления конструирования ВСД в 80-х и позднее, поэтому проследим именно на их примере, что происходит с ВСД в 80-е.

Во-первых, прежнее кардиологическое понимание ВСД сильно меняется. ВСД больше не рассматривается как ранняя стадия гипертонической болезни, теряет связь с последней и становится «вполне самостоятельной болезнью» (Маколкин, Аббакумов 1985: 16) и отдельной нозологической единицей (Маколкин, Аббакумов 1985: 4). Маколкин и Аббакумов пишут, что при постановке диагноза ВСД следует отделять от начальной стадии гипертонической болезни, несмотря на то, что симптомы могут быть сходными (Маколкин, Аббакумов 1985: 146). С точки зрения авторов, спорадически повышенное давление не является предвестником гипертонической болезни, т.к. давление изменчиво и часто нормализуется само по себе (Маколкин, Аббакумов 1985: 146).

Но, несмотря на то, что ВСД больше напрямую не связана с гипертонической болезнью, Маколкин и Аббакумов, как и другие кардиологи, все равно рассматривают нейроциркуляторную дистонию как кардиологическую проблему. Чтобы дополнительно подчеркнуть кардиологическую природу болезни, они используют в качестве названия описываемого заболевания не «вегетососудистая дистония», а «нейроциркуляторная дистония». Маколкин и Аббакумов определяют нейроциркуляторную дистонию как «заболевание с многочисленными клиническими проявлениями, из которых наиболее стойкими и частыми являются кардиоваскулярные расстройства, респираторные и вегетативные нарушения, астенизация и плохая переносимость сложных жизненных ситуаций, которые обусловливают болезнь» (Маколкин, Аббакумов 1985: 17–18). Среди самых частых симптомов они упоминают: боли в области сердца, слабость и быструю утомляемость, раздражительность, тревогу, подавленное настроение, головную боль, чувство нехватки воздуха, сердцебиение, холодные конечности, нарушения сна, головокружения, субфебрилитет, одышку, тошноту и т.д. (Маколкин, Аббакумов1985: 37–38).

Таким образом, во-первых, ВСД меняет свой статус в кардиологии – она больше не рассматривается как ранняя стадия гипертонической болезни, а становится отдельным кардиоваскулярным заболеванием. Во-вторых, возникает новая версия ВСД, которая переопределяет ее из кардиологической в неврологическую болезнь. Значительную роль в этом сыграла книга невропатолога Александра Вейна «Вегетососудистая дистония» (1981), где он с соавторами заложил основы неврологического понимания ВСД.

Однако в отличие от Маколкина и Аббакумова, Вейн не готов считать ВСД отдельной нозологической единицей и самостоятельным заболеванием. Он определяет ВСД как синдром, который «не является нозологической формой и лишь синдромально отражает наличие конституциональной или приобретенной вегетативной дисфункции» (Вейн и др. 1981: 70). Следовательно, ВСД не может быть основным диагнозом, а только лишь дополнительным, например, «аллергия, синдром ВСД» или «гипоталамический синдром, ВСД» (Вейн и др. 1981: 78).

Самые часто встречающиеся симптомы ВСД составляют практически те же самые симптомы, которые Маколкин и Аббакумов приписывают нейроциркулярной дистонии: нарушения со стороны сердечно-сосудистой системы, как гипер-, так и гипотония, лабильность артериального давления, чувство нехватки воздуха, затрудненное дыхание, гипервентиляция, субфебрилитет, зябкость, отрыжка, гиперсаливация, тошнота, рвота, поносы, болевые ощущения в животе, высыпания на коже, потливость, дермографизм, сухость или сальность кожи, головокружение (Вейн и др. 1981: 136–137). Но причины у этих симптомов могут быть разные (Вейн и др. 1981: 72). Вейн называет восемь причин, которые могут вызывать ВСД, и отмечает, что главной задачей врача является не сосредоточиваться на симптомах ВСД, а выяснить ее первопричину. Согласно Вейну, самая распространенная причина ВСД – это невроз (Вейн и др. 1981: 77). Он описывает, как невроз развивается в ВСД, повторяя принцип нервизма Павлова, на который до него уже ссылались представители советской кардиологии, начиная с Ланга. Но если у кардиологов внимание было сконцентрировано на нарушениях в сердечно-сосудистой системе, то у Вейна и следующих за ним невропатологов – на нервной системе. Согласно Вейну, жизнь современного человека полна стрессов, которые, «опосредуясь через головной мозг» (Вейн и др. 1981: 8), приводят «вегетативные аппараты» в постоянное напряжение (Вейн и др. 1981: 8) и тем самым ведут к перечисленным симптомам. Иными словами, невроз приводит к нарушению функционирования головного мозга, что вызывает соматические симптомы, связанные с дисфункцией вегетативной нервной системы. Следовательно, с точки зрения Вейна, ВСД – это по большому счету неврологическая проблема.

В результате мы имеем две версии, два конструкта одного и того же заболевания. Первый под именем нейроциркуляторной дистонии продолжает уже существующую ранее кардиологическую версию, где кардиоваскулярные симптомы рассматриваются как основные. Другой же конструкт, созданный Вейном, рассматривает ВСД как неврологический синдром, связанный чаще всего с неврологическими проблемами. Можно заметить, что у обеих версий есть много общего: обе предполагают, что самой частой причиной болезни является невроз, который непосредственно влияет на работу головного мозга и нервной системы и приводит ко всем указанным симптомам. Более того, обе версии ВСД представляют собой «соматизированный» невроз, сама идея которого восходит еще к Павлову. Не имеет значения, на каких симптомах мы сфокусируемся, кардиоваскулярных или неврологических, т.к. главным этиологическим фактором в обоих случаях будет невроз, а именно – эмоциональное истощение или психологическая травма. Со временем это привело к тому, что оба конструкта объединились в одно, отдельное от других заболевание.

Здесь еще интересна история противостояния названий «вегетососудистая дистония» и «нейроциркуляторная дистония», которая выражает борьбу кардиологической и неврологической версий. Это противостояние начинается, видимо, с выходом книги Вейна, где он настаивает на «вегетососудистой дистонии». Он утверждает, что название «нейроциркуляторная дистония», использующееся кардиологами, в частности, Савицким, Маколкиным и Аббакумовым, ему кажется неудачным, т.к. оно акцентирует внимание на симптомах со стороны сердечно-сосудистой системы, оставляя вне поля зрения все остальные, а это «затемняет нозологическую сущность болезни» (Вейн и др. 1981: 138). В ответ Маколкин и Аббакумов настаивают на «нейроциркуляторной дистонии» в своей книге, изданной в 1985 году. С их точки зрения, название «вегетососудистая дистония» уводит описываемое заболевание в невропатологию и психиатрию, отнимая внимание от функциональных кардиологических симптомов (Маколкин, Аббакумов 1985: 22). Можно сказать, что эта дискуссия о понятиях стала проявлением «конкуренции» за описываемое заболевание и истину о нем между неврологией и кардиологией, т.к. ВСД стала распространенной и «популярной» болезнью. Оба названия использовались и используются до сих пор в медицинской литературе, но именно «ВСД» (и в полной форме, и как аббревиатура) стало распространенным «народным» названием, которое обозначает описываемое заболевание и среди пациентов, и широких слоев населения в целом, а «нейроциркуляторная дистония» осталась исключительно внутри профессионального сообщества.

В-третьих, вскоре после того как появились две – кардиологическая и неврологическая – версии ВСД, они начали взаимодействовать и смешиваться, что привело в конце концов к их объединению. Это еще один важный момент в истории ВСД. Из-за того, что возникли две конкурирующие версии болезни, можно было бы предположить, что они должны были бы разойтись и существовать самостоятельно, каждая сама по себе в разных разделах медицинского знания, но вместо этого, нейроциркуляторная дистония и ВСД образовали синтетическое единство. В итоге некоторые характеристики нейроциркуляторной дистонии перешли на ВСД, и наоборот, формируя в этом процессе единое заболевание.

Приведу два самых важных, на мой взгляд, примера. Во-первых, в отличие от ВСД, нейроциркуляторная дистония понималась как самостоятельное заболевание и отдельная нозологическая единица, что подчеркивали Маколкин и Аббакумов. Позже эта «самостоятельность» нейроциркуляторной дистонии перешла на ВСД, которая также стала рассматриваться как отдельное заболевание. С другой стороны, я думаю, что и сам Вейн ненамеренно способствовал тому, что ВСД стала отдельным диагнозом, когда дал емкое название этому синдрому и опубликовал книгу с таким названием. Трудно отделаться от мысли, что эта ситуация напоминает судьбу «неврастении», когда многие доктора описывали похожие симптомы, но именно Бирд дал синдрому и оставшееся в истории название, и классическое описание, и объяснение. Помимо этого, то, как Вейн писал о ВСД, концентрируясь на симптомах ВСД, а не его причинах, на осложнениях ВСД, предлагая разные виды терапии, – все это способствовало тому, что ВСД стала самостоятельной болезнью и отдельным диагнозом. Во-вторых, ставшая популярной и распространенной классификация Савицкого, выделившего гипотонический, гипертонический и кардиальный типы нейроциркуляторной дистонии, со временем перешла на ВСД, которую с 80-х годов стали разделять на три таких же типа.

Итак, в 80-е ВСД сильно меняется, обретает свое популярное имя, формируется как отдельное заболевание, начинает классифицироваться по типам. Именно в это десятилетие ВСД обретает свою известность и распространение, становясь поистине «народным» заболеванием. С моей точки зрения, ВСД становится настолько популярной в это время из-за того, что, по сути, она понималась как соматизированный невроз. Такой взлет популярности ВСД в 80-е, когда количество диагностированных случаев также сильно возросло, я связываю с политической и социальной обстановкой в позднем СССР. Распространение соматизированного, но, тем не менее, все же невроза – как состояния и как диагноза – связано, на мой взгляд, с двумя аспектами. С одной стороны, на это повлияли изменения в политической обстановке в позднем СССР: страна уже не предъявляла столь жестких требований к советскому человеку, при которых иметь неврастению или невроз было невозможно с политической точки зрения, т.к. это не соответствовало ни облику советского человека, ни социалистическому обществу. В 1980-е годы что-то подобное «борьбе за здоровые нервы» было уже абсолютно невозможно, запрет на неврозы уже не имел никакого политического смысла. Поэтому невроз, по крайней мере, соматизированный, стал возможным и даже в какой-то степени неизбежным. С другой стороны, 80-е в СССР были тяжелым временем для большинства людей: дефицит продуктов и других повседневных товаров, бесконечные очереди, в которых люди проводили долгие часы, непредсказуемость появления в магазинах необходимых товаров, высокие цены на черном рынке, политическое, социальное и экономическое напряжение, тяготы повседневной жизни. Все это, можно сказать, требовало наличия «неврозоподобной» категории в медицине и ВСД как раз удовлетворила запрос. Я думаю, что ВСД в прямом смысле воплотило (embody) опыт тех трудностей, с которыми большинство советских людей столкнулось в 80-х годах, что и сделало это заболевание таким распространенным именно в это десятилетие.

Мы проследили историю ВСД в советской медицине, как и откуда она появилась, какие прошла стадии развития. Было показано, что каждый этап ее развития, все изменения, которые она проходила, теснейшим образом связаны с историей России и Советского Союза. Рассмотренная мною история этой болезни еще раз подтверждает, что медицинские категории никогда не являются объективными понятиями, это всегда рассказ о тех культурах или обществах, в которых они появились.

Примечания

¹Серьезных исследований по истории неврастении в России совсем немного: Ирина Сироткина посвятила неврастении главу в книге «Классики и психиатры: психиатрия в российской культуре конца XIX – начала XX века» (2001, 2008), Лора Гёринг в статье «Русская нервозность: неврастения и национальная идентичность в России XIX века» (Goering 2003) рассмотрела, как неврастения участвовала в конструировании национальной идентичности. Есть некоторое количество исследований, посвященных именно истории вегетососудистой дистонии, но они чаще всего представляют собой компиляции англоязычных источников по истории синдрома Да Косты, который очень опосредовано связан с отечественным диагнозом, хотя и похож на него по симптоматике.

² Русские психиатры того времени часто обращались к теории «вырождения» в своих высказываниях и работах. Как утверждает психиатр Н.И. Мухин, процесс вырождения проявляется в поражениях нервной системы, среди которых неврастения является самым распространенным вариантом (Мухин 1888: 49–50). Он рассматривает неврастению как первую ступеньку или «патологический фон» вырождения, на основе которого могут развиться «очень различные цветы дегенерации» (Мухин 1888: 51, 67). У С.С. Корсакова и других психиатров, дегенерация, проявляющаяся в неврастении, понимается как слабость нервной системы, из-за чего последняя чрезвычайно легко реагирует на любые раздражители и долго не может успокоиться, что приводит к истощению (Корсаков 1901: 1012; Белицкий 1906: 17; Розенбах 1899: 7). Как пишет Риккардо Николози, идея упадка и вырождения служила главной объяснительной схемой и для русских, и для европейских интеллектуалов эпохи fin de siècle в целом (Николози 2019).

³ Например, одесский психиатр М.Я. Дрознес говорил о «необходимости скорейшего устранения того этиологического фактора, который ответственен за распространение нервных и душевных болезней в населении – общественного строя, гнетущего, бюрократического и подавляющего свободу личности» (Дрознес 1907: 213). Известный невролог В.М. Бехтерев добавлял к ранее названным причинам, во-первых, отсутствие прав и свобод, которое ответственно за «недостаток жизненных сил» и угрожает душевному здоровью нации, и, во-вторых, капитализм и расслоение на богатых и бедных (Бехтерев 1908: 518–520).

⁴ Эти идеи, высказанные И.М. Сеченовым, привели к тому, что «Рефлексы» и их автор подверглись политическим преследованиям.

⁵ В пользу того, что павловский подход во многом формирует новое понимание природы человека, говорит и то, что впоследствии идеи Павлова стали каноном в физиологии, медицине и психологии, отход от которых предполагал репрессии и изгнание из науки.

⁶ Используя в этой части работы такие понятия как «травма», «травматический невроз» или «посттравматическое стрессовое расстройство», я не принимаю их как универсальные или нейтральные, но осознаю их сконструированность и принадлежность к современной западной биомедицинской и психологической традиции. Я не рассматриваю их как некий эталон, к которому пришла или должна была прийти советская медицина, скорее, я использую их с целью провести параллели между теми состояниями, которые вошли в западную медицинскую традицию, и теми, что вошли в советскую.

⁷ Г.Ф. Ланг еще до войны выдвинул идею о том, что существует самостоятельная первичная гипертония, не связанная с другими известными на тот момент болезнями. И эта гипертония вызывается эмоциональным или нервным истощением. Легко заметить, что идея основана на принципе нервизма Павлова. Очевидно, опыт войны позволил ему укрепиться в этой связи нервного истощения и гипертонии. Постепенно такое представление о гипертонии стало доминирующим в советской кардиологии.

⁸ Если вспомнить историю травматических неврозов, то французский психиатр Ф. Пинель, который впервые описал их в самом конце XVIII века, наблюдая за пациентами, участвовавшими во Французской революции, использовал определение «кардиореспираторный невроз», подчеркивая в первую очередь именно кардиологические симптомы.

⁹ Возможно, установление связи между повышенным давлением и эмоциональными состояниями привело к тому, что именно «давление» в русском языке часто используется как синоним сильных переживаний: например, «у меня давление, не волнуй меня», «у матери давление, как ты можешь так себя вести» и тому подобные довольно часто встречающиеся высказывания. Интересно, что во многих культурах для этого используются «нервы», а в отечественной культуре – «давление».

¹⁰ Такое развитие приводит к очень любопытному и оригинальному представлению о кардиологии, которая занимается одновременно болезнями сердечно-сосудистой системы и неврозами как первопричиной гипертонической болезни. Например, в книгу В.Ф. Зеленина «Болезни сердечно-сосудистой системы» входит большая глава, посвященная неврозам, и автор в своем изложении часто возвращается к этой теме. Такое представление о гипертонии, собственно, и приводит к тому, что в культуре утверждается образ «сердца», «давления» как конструктов, описывающих ситуации эмоционального напряжения.

¹¹ Я привожу данные по публикациям из библиотеки Российского Национального исследовательского медицинского университета им. Н.И. Пирогова, одной из крупнейших медицинских библиотек г. Москвы.

Библиография

Белицкий, И. К. (1906) Неврастения. Ее сущность, причины, симптомы, виды и лечение, СПб.: Электро-тип. Н.Я. Стойковой.

Бехтерев, В.М. (1908) Вопросы вырождения и борьба с ним, Обозрение психиатрии, №9, с.518–521.

Васильев, А. П., Стрельцова, Н. Н., Дубова, Т. В. (2017) Нейроциркуляторная дистония, Лечащий врач, №8, с. 74–79 (https://www.lvrach.ru/2017/08/15436791/) (01.06.2021).

Вейн А.М., Вознесенская, Т. Г., Воробьева, О. В. (2003) Вегетативные расстройства: клиника, диагностика, лечение, М.: МИА.

Вейн, А.М., Соловьева, А.Д., Колосова, О.А. (1981) Вегетососудистая дистония, М.: Медицина.

Давиденков, С.И. (1949) Введение, Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Том 26. Нервные болезни, М.: Медгиз, с.15–38.

Дрознес, М.Я. (1907) Важнейшие задачи современной практической психиатрии, Труды второго съезда отечественных психиатров, Киев: Типография С.В. Кульженко.

Зеленин, В.Ф. (1956) Болезни сердечнососудистой системы, М.: Медгиз.

Зиньковский, А.К. (1985) О диагностике вегето-сосудистой дистонии, Врачебное дело, №10, с.72–74.

Ионеску, В. (1973) Сердечно-сосудистые расстройства на грани между нормой и патологией, Бухарест: Академия социалистической республики Румыния.

Каннабих, Ю.В. (1928) История психиатрии, Л.: Государственное медицинское издательство.

Ковалевский, П. И. (1886) Folie du doute, Архив психиатрии, неврологии и судебной психопатологии, №2, с.36–57.

Корсаков, С.С. (1901) Курс психиатрии, издание второе, М., Типолитография В. Рихтера.

Ланг, Г.Ф. (1950) Гипертоническая болезнь, М.: Медгиз.

Маколкин, В.И., Аббакумов, С.А. (1985) Нейроциркуляторная дистония в терапевтической практике, М.: Медицина.

Мухин, Н.И. (1888) Нейрастения и дегенерация, Архив психиатрии, нейрологии и судебной психопатологии, т.12, №1, с. 49–68.

Мясищев, В.Н. (1960) Личность и неврозы, Л.: Издательство ленинградского университета.

Мясников, А.Л. (1965) Гипертоническая болезнь и атеросклероз, М.: Медицина.

Мясников, А.Л. (1951) Классификация гипертонической болезни, М.: Издательство Академии медицинских наук.

Николози, Р. (2019) Вырождение: литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века,М.: НЛО.

Озерецкий, Н.И. (1949) Психические изменения при артериальной гипертензии, Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Том 26. Нервные болезни, М.: Медгиз, с. 273–281.

Павлов, И.П. (1951) Полное собрание сочинений, Том 3, часть 1, М., Л.: Издательство Академии наук.

Павлов, И.П. (2001) Рефлекс свободы, СПб.: Питер.

Покалев, Г.М. (1994) Нейроциркуляторная дистония, Нижний Новгород: Издательство НГМИ.

Попов, Е. А. (1949) Неврастения. Астенические состояния и неврозы истощения, Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг., Том 26. Нервные болезни, М.: Медгиз, с. 43–50.

Раздольский, И.Я. (1949) Общие данные о сосудистых заболеваниях головного мозга, Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Том 26. Нервные болезни, М.: Медгиз, с.263–264.

Розенбах, П.Я. (1899) Истерия и неврастения в общедоступном изложении, СПб.: Типография товарищества «Народная польза».

Савицкий, Н. Н. (1964) O номенклатуре и классификации заболеваний сердечно-сосудистой системы неврогенной природы, Клиническая медицина, №3, с.20–25.

Светник, З.Ю., Сафонова, Г.А. (1946) Ранняя неврологическая семиотика гипертонической болезни, Врачебное дело, №11–12, с. 901.

Северова, Е.Я. (1980) Вопросы сосудистой дистонии, Советская медицина, №11, с.51–54.

Сеченов, И.М. (1952) Избранные произведения, М.: Академия наук СССР.

Сироткина, И. (2008) Классики и психиатры: психиатрия в российской культуре конца XIX – начала XX века, М.: Новое литературное обозрение.

Хорошко, В. К. (1943) Учение о неврозах, М.: Медгиз.

Христофорова, О.Б. (2010) “Стрях и надсада – напраслинная смерть…”, Живая старина, №1, с.49–51.

Христофорова, О.Б. (2013) Икота. Мифологический персонаж в локальной традиции, М: РГГУ.

Эткинд, А. (1993) Эрос невозможного. История психоанализа в России, СПб.: Медуза.

Ang, P. C., Weller, M. P. I. (1984) Koro and psychosis, The British Journal of Psychiatry, Vol.145 No.3, p.335.

Avasthir, A., Jhirwai, O. P. (2005) The concept and epidemiology of Dhat syndrome, The Journal of Pakistan Psychiatric Society, Vol.2 No.6.

Beard, G. (1869) Neurasthenia, or Nervous Exhaustion, Boston Medical and Surgical Journal, Vol.80, p.217–221.

Carr, J. E, Tan, E. K. (1976) In search of the true amok: amok as viewed with the Javanese culture, American Journal of Psychiatry, Vol.133 No.11, p.1295–1299.

Cheng, S. T. (1996) A Critical Review of Chinese Koro, Culture, Medicine and Psychiatry, Vol.20, p.67–82.

Chowdhury, A. N. (1998) Hundred Years of Koro: The History of a Culture-Bound Syndrome, The International Journal of Social Psychiatry, Vol.44 No.3, p.181–188.

Goering, L. (2003) «Russian Nervousness»: Neurasthenia and National Identity in Nineteenth-Century Russia, Medical History, Vol.47, p.23–46.

Higgs, R. D. (2011) Pibloktoq – A study of a culture-bound syndrome in the circumpolar region, The Macalester Review, Vol.1 No.1, art.3.

Keough, M. E., Timpano, K. R., Schmidt, N. B. (2009) Ataques de nervios: culturally bound and distinct from panic attacks? Depression and Anxiety, Vol.26, p.16–21.

Landy, D. (1985) Pibloktoq (hysteria) and Inuit nutrition: possible implication of hypervitaminosis A,Social Science and Medicine, Vol.21 No.2, p.173–185.

Lewis-Fernandez, R., Guarnaccia, P. J., Patel, S., Lizardi, D., Diaz, N. (2005) Ataque de Nervios: Anthropological, epidemiological, and clinical dimensions of a cultural syndrome, Perspectives in cross-cultural psychiatry, A. M. Georgiopoulos and J. F. Rosenbaum (eds.), Philadelphia, PA: Lippincott, Williams & Wilkins, p.134–156.

Merridale, C. (2000) The Collective Mind: Trauma and Shell-shock in Twentieth-century Russia, Journal of Contemporary History, Vol.35 No.1, p.39–55.

Parker, S. (1962) Eskimo psychopathology in the context of Eskimo personality and culture, American Anthropologist, Vol.64, p.76–96.

Saint Martin, M. (1999) Running Amok: A Modern Perspective on a Culture-Bound Syndrome, Journal of Clinical Psychiatry, Vol.1 No.3, p.66–70.

Sirotkina, I. (2001) Diagnosing Literary Genius: A Cultural History of Psychiatry in Russia, 1880–1930, Baltimore, Johns Hopkins University Press.

Sumathipala, A., Siribaddana, S. H., Bhugra, D. (2004) Culture-bound syndromes: the story of Dhat syndrome, British Journal of Psychiatry, Vol.184 No.3, p.200–209.

Yap, P. M. (1967) Classification of the Culture-Bound Reactive Syndromes, Australian and New Zealand Journal of Psychiatry, Vol.1 No.4, p.172–179.

Yap, P.M. (1969) The culture-bound reactive syndromes, Mental health research in Asia and the Pacific, W. Caudill and T.-Y. Lin (eds.), Honolulu, HI: East–West Center Press, p.33–53.

Yap, P.M. (1962) Words and things in comparative psychiatry, with special reference to the exotic psychoses, Acta Psychiatrica Scandanavia, Vol.38, p.163–169.

References

Ang, P. C., Weller, M. P. I. (1984) Koro and psychosis, The British Journal of Psychiatry, Vol.145 No.3, p.335.

Avasthir, A., Jhirwai, O. P. (2005) The concept and epidemiology of Dhat syndrome, The Journal of Pakistan Psychiatric Society, Vol.2 No. 6, p. 6–8.

Beard, G. (1869) Neurasthenia, or Nervous Exhaustion, Boston Medical and Surgical Journal, Vol.80, p.217–221.

Bekhterev, V. M. (1908) Voprosy vyrozhdeniia i bor’ba s nim [On degradation and struggle against it], Obozreniye psikhiatrii [Review of Psychiatry], Vol. 9, p. 518–521.

Belitskii, I.K. (1906) Nevrasteniya. Ee sushchnost’, prichiny, simptomy, vidy i lechenie [Neurasthenia. Its essence, causes, symptoms, kinds, and treatment]. Saint Petersburg: Elektro-tipografiya N.YA. Stoykovoy.

Carr, J. E, Tan, E. K. (1976) In search of the true amok: amok as viewed with the Javanese culture, American Journal of Psychiatry, Vol.133 No.11, p.1295–1299.

Cheng, S. T. (1996) A Critical Review of Chinese Koro, Culture, Medicine and Psychiatry, Vol.20, p.67–82.

Chowdhury, A. N. (1998) Hundred Years of Koro: The History of a Culture-Bound Syndrome, The International Journal of Social Psychiatry, Vol.44 No.3, p.181–188.

Davidenkov, S.I. (1949) Vvedenie [Introduction], Opyt sovetskoy meditsiny v Velikoy Otechestvennoy voyne 1941–1945. Tom 26. Nervnyye bolezni [Soviet medicine in Great Patriotic war 1941–1945. Vol. 26. Nervous diseases], Moscow: Medgiz: p.15–38.

Droznes, M.Ya. (1907) Vazhneishiie zadachi sovremennoi prakticheskoi psikhiatrii [The most important issues of modern psychiatry], Trudy vtorogo s»yezda otechestvennykh psikhiatrov[Proceedings of the Second Congress of Russian Psychiatrists], Kiev: Tipografiya S. V. Kul’zhenko, p.202–214.

Etkind, A. (1993) Eros Nevozmozhnogo. Istoriia psikhoanaliza v Rossii [Eros of impossible. The history of psychoanalisys in Russia], Saint Petersburg: Meduza.

Goering, L. (2003) «Russian Nervousness»: Neurasthenia and National Identity in Nineteenth-Century Russia, Medical History, Vol.47, p.23–46.

Higgs, R. D. (2011) Pibloktoq – A study of a culture-bound syndrome in the circumpolar region, The Macalester Review, Vol.1 No.1, art.3.

Ionesku, V. (1973) Serdechno-sosudistye rasstroistva na grani mezhdu normoi i patologiei[Cardiovascular disorders on the verge between norm and pathology], Bukharest: Akademiya Sotsialisticheskoy Respubliki Rumyniya.

Kannabikh, Yu. V. (1928) Istoriia psikhiatrii [The history of psychiatry], Leningrad: Gosudarstvennoye meditsinskoye izdatel’stvo.

Keough, M. E., Timpano, K. R., Schmidt, N. B. (2009) Ataques de nervios: culturally bound and distinct from panic attacks? Depression and Anxiety, Vol. 26, p.16–21.

Khoroshko, V. K. (1943) Uchenie o nevrozakh [Theory of neuroses]. Moscow, Medgiz.

Khristoforova, O. B. (2010) Stryakh i nadsada – napraslinnaia smert’… [Stryakh and nadsada are worthless death], Zhivaya starina [Living antiquity], Vol.1, p.49–51.

Khristoforova, O. B. (2013) Ikota. Mifologicheskii personazh v lokal’noi traditsii [Ikota. The mythological creature in local tradition]. Moscow: RGGU.

Korsakov, S. S. (1901) Kurs psikhiatrii [Psychiatry course], Moscow: Tipo-litografiya V. Rikhtera.

Landy, D. (1985) Pibloktoq (hysteria) and Inuit nutrition: possible implication of hypervitaminosis A, Social Science and Medicine, Vol.21 No.2, p.173–185.

Lang, G. F. (1950) Gipertonicheskaia bolezn’ [Hypertension], Moscow: Medgiz.

Lewis-Fernandez, R., Guarnaccia, P. J., Patel, S., Lizardi, D., Diaz, N. (2005) Ataque de Nervios: Anthropological, epidemiological, and clinical dimensions of a cultural syndrome, Perspectives in cross-cultural psychiatry. A. M. Georgiopoulos and J. F. Rosenbaum (eds.), Philadelphia, PA: Lippincott, Williams & Wilkins, p.63–85.

Makolkin, V. I., Abbakumov S. A. (1985) Neirotsirkuliatornaia distoniia v terapevticheskoi praktike[Neurocirculatory dystonia in clinical practice], Moscow: Meditsina.

Merridale, C. (2000) The Collective Mind: Trauma and Shell-shock in Twentieth-century Russia, Journal of Contemporary History, Vol.35 No.1, p.39–55.

Mukhin, N.I. (1888) Neyrasteniya i degeneratsiya [Neurasthenia and degeneration], Arkhiv psikhiatrii, neyrologii i sudebnoy psikhopatologii [Archive of psychiatry, neurology and forensic psychopathology], Vol.12, №1, p.49–68.

Myasishchev, V. N. (1960) Lichnost’ i nevrozy [A personality and neuroses], Leningrad: Izdatel’stvo leningradskogo universiteta.

Myasnikov, A. L. (1965) Gipertonicheskaia bolezn’ i ateroskleroz [Hypertension and atherosclerosis]. Moscow: Meditsina.

Myasnikov, A. L. (1951) Klassifikatsiia gipertonicheskoi bolezni [Classification of essential hypertension]. Moscow: Izdatel’stvo akademii meditsinskikh nauk.

Nicolosi, R. (2019) Vyrozhdenie. Literatura i psikhiatriia v russkoi kul’ture konca XIX veka[Degeneration. Literature and Psychiatry in Late 19th Century Russian Culture], Moscow, NLO.

Ozeretskiy, N.I. (1949) Psikhicheskie izmeneniia pri arterial’noi gipertenzii [Mental changes and arterial hypertension], Opytsovetskoy meditsiny v Velikoy Otechestvennoy voyne 1941–1945. Tom 26. Nervnyye bolezni [Soviet medicine in Great Patriotic war 1941–1945. Vol. 26. Nervous diseases], Moscow: Medgiz: p.273–281.

Parker, S. (1962) Eskimo psychopathology in the context of Eskimo personality and culture, American Anthropologist, Vol.64, p.76–96.

Pavlov, I. P. (1951) Polnoe sobranie sochinenii [Complete works], Moscow, Leningrad: Izdatel’stvo akademii nauk.

Pavlov, I. P. (2001) Refleks svobody [Reflex of freedom], Sankt-Peterburg: Piter.

Pokalev, G. M. (1994) Neirotsirkuliatornaia distoniia [Neurocirculatory dystonia], Nizhniy Novgorod: Izdatel’stvo NGMI.

Popov, Ye.A. (1949) Nevrasteniia. Astenicheskiie sostoyaniia i nevrozy istoshcheniia [Neurasthenia. Asthenia and neurosis of exhaustion], Opyt sovetskoy meditsiny v Velikoy Otechestvennoy voyne 1941–1945. Tom 26. Nervnyye bolezni [Soviet medicine in Great Patriotic war 1941-1945. Vol.26. Nervous diseases], Moscow: Medgiz: p.43–50.

Razdol’skiy, I.Ya. (1949) Obshchie dannye o sosudistykh zabolevaniiakh golovnogo mozga [General data on cerebrovascular diseases], Opyt sovetskoy meditsiny v Velikoy Otechestvennoy voyne 1941–1945. Tom 26. Nervnyye bolezni [Soviet medicine in Great Patriotic war 1941–1945. Vol. 26, Nervous diseases], Moscow: Medgiz, p.263–264.

Rozenbakh, P.Ya. (1899) Isteriya i nevrasteniya v obshchedostupnom izlozhenii [Hysteria and neurasthenia for general public], Saint Petersburg: Tipografiya tovarishchestva «Narodnaya pol’za».

Saint Martin, M. (1999) Running Amok: A Modern Perspective on a Culture-Bound Syndrome, Journal of Clinical Psychiatry, Vol.1 No.3, p.66–70.

Savitskiy, N. N. (1964) O nomenclature i klassifikatsii zabolevanii serdechno-sosudistoi sistemynevrogennoi prirody [Classification of the neurogenic diseases of the cardiovascular system], Klinicheskaya meditsina [Clinical medicine], Vol.3, p.20–25.

Sechenov, I. M. (1952) Izbrannye proizvedeniia [Selected works]. Vol.1, Moscow: Academy of Sciences USSR.

Severova, Ye.Ya. (1980) Voprosy sosudistoi distonii [On vascular dystonia], Sovetskaya meditsina[Soviet medicine], Vol.11, p.51–54.

Sirotkina, I. (2001) Diagnosing Literary Genius: A Cultural History of Psychiatry in Russia, 1880–1930, Baltimore: Johns Hopkins University Press.

Sirotkina, I. (2008) Klassiki i psikhiatry: psikhiatria v rossiiskoi kul’ture kontsa XIX – nachala XX veka [Classics and psychiatrists: psychiatry in Russian culture of late XIX – early XX century],Moscow: Novoye literaturnoye obozreniye.

Sumathipala, A., Siribaddana, S. H., Bhugra, D. (2004) Culture-bound syndromes: the story of Dhat syndrome, British Journal of Psychiatry, Vol.184 No.3, p.200–209.

Svetnik, Z. Yu., Safonova, G. A. (1946) Ranniaia nevrologicheskaia semiotika gipertonicheskoibolezni [Early signs and detection of hypertension], Vrachebnoye delo [Medicine], Vol.11–12, p.901.

Vasil’yev, A. P., Strel’tsova, N. N., Dubova, T. V. (2017) Neirotsirkuliatornaia distoniia[Neurocirculatory dystonia], Lechashchiy vrach [Attending doctor], Vol.8, p.74–79 (https://www.lvrach.ru/2017/08/15436791/) (01.06.2021).

Veyn, A. M., Solov’yeva, A. D., Kolosova, O. A. (1981) Vegeto-sosudistaiadistoniia [Vegetovascular dystonia], Moscow: Meditsina.

Veyn, A.M., Voznesenskaya, T. G., Vorob’yeva, O. V. (2003) Vegetativnye rasstroistva: Klinika, diagnostika, lechenie [Vegetative dysfunction: diagnosis, treatment]. Moscow: MIA.

Yap, P. M. (1967) Classification of the Culture-Bound Reactive Syndromes, Australian and New Zealand Journal of Psychiatry, Vol.1 No.4, p.172–9.

Yap, P.M. (1969) The culture-bound reactive syndromes, Mental health research in Asia and the Pacific, W. Caudill and T.-Y. Lin (eds.), Honolulu, HI: East–West Center Press, p.33–53.

Yap, P.M. (1962) Words and things in comparative psychiatry, with special reference to the exotic psychoses, Acta Psychiatrica Scandanavia, Vol.38, p.163–169.

Zelenin, V. F. (1956) Bolezni serdechno-sosudistoi sistemy [Cardiovascular Diseases], Moscow: Medgiz.

Zin’kovskiy, A. K. (1985) O diagnostike vegeto-sosudistoi distonii [Making a diagnosis of vegetative-vascular dystonia], Vrachebnoye delo [Medicine], Vol.10, p.72–74.

Декабрь 2024
Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
						1
2	3	4	5	6	7	8
9	10	11	12	13	14	15
16	17	18	19	20	21	22
23	24	25	26	27	28	29
30	31