© 2020 Сания Исааковна БОЯРКИНА
МАиБ 2020 — № 2 (20)
DOI: http://doi.org/10.33876/2224-9680/2020-2-20/05
Ссылка при цитировании:
Бояркина С.И. (2020) Социальное структурирование эпидемического (не)благополучия в истории западноевропейских обществ XIV – XX веков. Медицинская антропология и биоэтика, 2(20).
Бояркина Сания Исааковна –
кандидат социологических наук,
доцент, старший научный сотрудник
Социологического института РАН –
филиала Федерального Научно-исследовательского
Социологического Центра Российской Академии Наук;
https://orcid.org/0000-0002-3944-0076
E-mail: s.boyarkina@socinst.ru
Ключевые слова: эпидемии в истории Западной Европы XIV – XX веков, эпидемическое благополучие, инфекционные болезни, пути передачи, массовая заболеваемость, социальное структурирование, неравенства в здоровье
Аннотация: В статье представлены результаты междисциплинарного исследования проблемы сохранения эпидемических угроз на территории европейских стран, в результате которого было выявлено, что социальная эволюция сопровождалась сменой эпидемических трендов, динамика которых определялась происходившими эпидемически значимыми социетальными и структурно-институциональными преобразованиями: изменением объемов миграции и урбанизации, развитием санитарно-коммунальной и материальной среды, социальных институтов, ответственных за формирование доступных каналов статусной мобильности, социальную защиту и охрану здоровья, изменением индивидуальных паттернов отношения к здоровью и практикам его поддержания. В то же время, как показывает история европейских обществ, эти факторы не способны полностью исключать эпидемии из жизни обществ; становясь модератором эпидемических процессов, они предрасполагают к исчезновению одних и появлению других инфекционных агентов; корректируя эволюционные пути развития патогенов, приводят к отбору наиболее адаптированных к оказываемым антропогенным воздействиям, что в условиях глобализации общественных отношений и распространения эффектов социальных детерминант эпидемий, сформированных внутри каждой страны мира, далеко за их пределы, приводит к формированию глобальной сети социально-эпидемических угроз благополучию мирового сообщества.
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 20-011-00314 «Социальный порядок в условиях эпидемии: социально-философский анализ»
Введение
Социальные и эпидемические процессы в странах Европы шли рука об руку на протяжении многих веков. Развитие обществ, дифференциация их структур и формирование социальных неравенств, происходившие на фоне изменений видов хозяйственной деятельности, социально-экономических, социально-политических и культурных трансформаций, неизбежно сопровождалось массовыми болезнями, приводившими не только к сверхсмертности населения, но и к множественным социальным последствиям, оказывавшим в свою очередь обратное влияние на жизнедеятельность людей и дальнейшее изменение эпидемической специфики. Несмотря на то, что многие инфекционные заболевания, сопровождавшиеся массовой гибелью людей в доиндустриальных обществах, остались в прошлом, некоторые инфекции продолжают оказывать воздействие на здоровье людей, неся в себе угрозу эпидемическому благополучию. В современном мире наибольший вклад в показатели заболеваемости и смертности вносят инфекции нижних дыхательных путей, туберкулез, ВИЧ/СПИД, растет доля лекарственно устойчивых форм инфекционных болезней, возникают новые, ранее неизвестные штаммы мутирующих вирусов, – происходит эволюция инфекционных агентов, формирующая предпосылки к возникновению эпидемий. Модернизация социальных систем позволила изменить профиль факторов эпидемических рисков, однако, она же привела и к появлению новых антропогенных угроз массовой заболеваемости инфекционными болезнями, актуальных не только для слабо развитых стран «Третьего мира», но и для благополучных европейских государств, что позволяет поставить вопрос о причинах сохранения эпидемических угроз на протяжении истории европейских обществ, механизмах их социального структурирования.
Отдельные аспекты этой проблемы обсуждаются в рамках эпидемиологических, демографических, историко-медицинских и немногочисленных социологических исследований, однако степень ее разработанности не дает исчерпывающего ответа на поставленный вопрос, предполагающий изучение междисциплинарных естественнонаучных и историко-социологических представлений о факторах и механизмах поддержания эпидемического благополучия.
Социальная обусловленность распространения инфекционных болезней находится в центре внимания социально-эпидемиологических исследований (Cassel 1964; Moos 1980; Link, Phelan 1986; Link, Phelan 1995; Krieger 2001), предполагающих изучение роли социального статуса – в первую очередь, бедности, безграмотности и безработицы, – условий жизни, окружающей физической, социокультурной среды и доступа к медицинской помощи, взаимосвязей социальных и эпидемиологических процессов в контексте изменяющихся исторических условий. В исследованиях инфекционных болезней кроме обозначенных выше социально-эпидемиологических факторов учитывают и экобиологические особенности распространения инфекционного агента, компоненты и механизмы запуска эпидемического процесса. В частности, теория инфекционных болезней предполагает, что эпидемии возникают и поддерживаются только при взаимодействии трёх необходимых элементов – источника инфекции, механизма передачи возбудителя и восприимчивости населения к данному возбудителю, поэтому масштабы распространения инфекционных болезней определяются, в первую очередь, спецификой природного очага, особенностями социальной среды – материальными, культурными и структурными характеристиками, – обеспечивающими реализацию механизма передачи каждой конкретной инфекции, условиями и факторами, приводящими к росту восприимчивости инфекции (Мамедов 2012). При этом ведущую роль играют такие социальные и демографические факторы как: специфика хозяйственной деятельности, уровень санитарно-коммунального благоустройства, условия труда и быта, материальное благосостояние, религиозные обычаи и национальные традиции, определяющие поведение людей, уровень развития здравоохранения; масштабы демографических процессов – миграции и урбанизации. Исходя из обозначенных теоретических представлений, эпидемическое благополучие может рассматриваться как результат воздействия специфических для конкретного заболевания эпидемически значимых экобиологических, социетальных, структурно-институциональных и культурно-поведенческих факторов, изменяющихся на протяжении истории.
Анализ истории заболеваемости и преждевременной смертности населения позволил демографам выделить ряд периодов и эпидемиологических переходов от одного периода к другому, от преобладания в числе причин смерти инфекционных заболеваний к преобладанию неинфекционных болезней. Классическая (западная) модель перехода, характерная для стран Европы, предполагает, что эпоха эпидемий и голода, характеризовавшаяся высокой смертностью от инфекционных болезней и медленным ростом населения на Западе, продолжалась до конца ХVIII – первой половины ХIХ века, после чего, на протяжении приблизительно полувека пандемии постепенно отступали, и, в течение первой половины ХХ века, на фоне снижения частоты эпидемических вспышек, происходил переход к современному типу смертности (Омран 2019).
Исходя из представленной периодизации, для изучения факторов, определявших эпидемическую ситуацию в странах Западной Европы, наиболее показательными являются период наибольшего эпидемического неблагополучия и последующий период его снижения, историко-социологический анализ которых, на примере отдельных, наиболее значимых эпидемических вспышек, позволит сформулировать предположения о возможных причинах сохранения эпидемических угроз в современных европейских обществах.
Период эпидемического неблагополучия и социальные факторы его структурирования в странах Европы
До ХVII века в странах Западной Европы показатели продолжительности жизни населения были примерно такими же, как в Древнем Риме и Древней Греции – их средняя величина колебалась в диапазоне 30-35 лет, и существенные изменения начали происходить лишь со второй половины ХIХ века (Вишневский 1982:100). Примитивность материальных условий жизни, как в сельской местности, так и в городах, и повсеместно распространенная антисанитария – не только в крестьянской среде, но и среди представителей привилегированных сословий – способствовали распространению болезней, приводивших к преждевременной смерти людей из всех статусных групп, хотя и неравномерно распределенной по социальной иерархии: до 1800 года продолжительность жизни французского крестьянина составляла примерно 22 года, обладатели высокого социального статуса могли доживать до 35 – 40 лет (Робертс, Уэстад 2019: 582). Основной причиной массовой заболеваемости и смертности становились инфекционные болезни, передающиеся от животных (зоонозные инфекции) – чума, сыпной тиф, сибирская язва; из физической среды – холера, брюшной тиф; и от других людей (антропонозные инфекции) – оспа, туберкулез, корь, различные виды «лихорадок». В периоды эпидемического неблагополучия и его дальнейшего снижения наиболее значимыми по своим демографическим последствиям стали эпидемии чумы ХIV-ХVIII веков, оспы ХVI-ХVIII веков, туберкулеза и холеры ХIХ века, «испанского» гриппа начала ХХ века.
Появление инфекционных болезней в человеческой популяции было обусловлено тесным контактом человека и природы в аграрных обществах, сопровождавшимся встречей с естественными источниками бактериальных или вирусных агентов в процессе ведения хозяйства и организации быта. Климатические и географические особенности регионов определяли не только активность природных очагов инфекций, приводивших к эпидемиям и катастрофической смертности населения, но и другие биологически значимые обстоятельства жизни, обусловливающие смертность населения вне эпидемических вспышек: низкая урожайность, однообразное питание, особенно среди представителей бедной части населения, становились причиной появления болезней, вызванных голодом и нехваткой питательных веществ, ослабления иммунитета и роста восприимчивости к инфекциям.
Основной группой эпидемического риска были крестьяне, составлявшие наиболее многочисленное сословие средневекового европейского общества, жизнь которых была неразрывно связана с обработкой земли, заготовкой зерна, уходом за сельскохозяйственными животными: обычно крестьяне держали скот в тех же жилищах, в которых жили сами, там же могли храниться и запасы зерна, что приводило к возможности заражения инфекционными болезнями, переносимыми скотом, крысами и живущими на них блохами, и др. Эти природные резервуары инфекций – крысы, блохи, вши – перемещались вместе с кочующими группами людей, распространяя в них смертоносные болезни и превращая их в мобильные очаги инфекции. В первую очередь, такими очагами становились транзитные купеческие караваны, для которых дальность путешествия определяла его выгоду, и армии, пространственные перемещения которых в ходе частых междоусобных войн, чередовавшихся с военными конфликтами с соседними странами, как правило, сопровождались транспортировкой инфекций и их передачей населению и завоевываемых, и родных городов (Аборвалова 2011; Разин 1999: 7-33).
Воздействие неблагоприятных экобиологических и материальных факторов среды и миграций усугублялось влиянием существовавших культурно-поведенческих установок. Основу общественных отношений в феодальном обществе составляли религиозные традиции, определявшие, в том числе, отношение к болезни и смерти. К началу ХV века в Европе лишь небольшие группы иноземцев не входили в массу народа, разделявшего христианское вероисповедание. Власть церкви основывалась на выполняемых ею социальных функциях и роли в жизни европейцев того времени: в церкви регистрировались браки, рождение и крещение детей, смерть близких; в ведении религиозных деятелей находились отдельные отрасли экономики, государственное управление и просвещение (Роберст, Уэстад 2019: 511-523). Проводившаяся духовенством пропаганда бедности и смирения, распространенность представлений о болезнях как «божественном порядке» и «наказании за грехи» способствовали отказу от попыток борьбы со смертью, пассивному отношению к соблюдению повседневных практик, способствующих сохранению здоровья (Вишневский 1982:99). Религиозно-мистическое отношение к болезням сосуществовало с примитивными медицинскими теориями, унаследованными от древнегреческих целителей, объяснявшими причины и пути распространения заболеваний – миазматической, контагионистической и гуморальной, исходя из которых, лекари рекомендовали оберегать себя от «горячительной работы» и мытья горячей водой, чтобы скверный воздух и зараженная вода не могли проникнуть через хрупкие оболочки тела, соблюдать «сухой туалет лица чистой тканью» и «омовение рук прохладной водой», носить одежды из плотных тканей для защиты кожи от болезнетворного воздуха (Вигарелло 2003). Эти рекомендации касались, в первую очередь, представителей высших слоев общества, имевших возможность воспользоваться услугами врачей, которые до прихода чумы в середине ХIV века были немногочисленной группой «специалистов общего профиля», ведущих частную практику; специализированных врачей для лечения инфекций не существовало.
Считается, что прецедент найма докторов специально для врачевания чумы создал Папа Римский Климент VI, пригласивший в 1348 году нескольких докторов для лечения жителей Авиньона, после чего его примеру начали следовать городские советы крупных городов, что определило особое привилегированное положение чумных докторов в социальной структуре традиционных европейских обществ на ближайшие несколько столетий (Byrne 2006). Однако существовавшие медицинские практики, основанные отчасти на мистических представлениях, отчасти на догадках, не позволяли им предложить действенные способы защиты от массовых болезней. Беспомощность человека и слабость его тела в условиях распространения инфекций порождали лишь новые теории о методах профилактики и лечения болезней, не способствовавшие ликвидации санитарной безграмотности и эпидемических угроз.
Эпидемии чумы, начавшиеся с середины ХIV века, стали одной из наиболее значимых демографических катастроф, повлекших за собой многочисленные социальные изменения. Распространение чумной бактерии происходило через несколько путей передачи – трансмиссивный (укус насекомых), алиментарный (с пищей), контактно-бытовой, воздушно-капельный, что при крайне высокой заразности, стремительном развитии заболевания и высокой летальности приводило к быстрому распространению инфекции и смерти большого числа людей. В результате эпидемии «Черной смерти» все крупные города Западной цивилизации потеряли от трети до двух третей населения (Hays 2009). Придя на территорию Европы почти на четыреста лет, чума не щадила ни богатых, ни бедных, ни знатных особ, ни простолюдинов, ни мирян, ни духовенство, и это последнее обстоятельство отчасти способствовало утрате церковью ее авторитета (Михель 2009: 62).
Несмотря на «статусную демократичность» болезни, прежде всего, от нее страдали наиболее слабые, материально депривированные члены общества (Alfani, Murphy 2017: 327). Крайняя нищета крестьян и связанные с ней традиции передачи одежды и бытовых вещей из домов умерших родственников играли свою роль в распространении инфекции, что впоследствии привело к появлению мнения, что чума является болезнью бедняков, и поэтому развернувшаяся в ХVII веке борьба с чумой была во многом борьбой с бедными людьми (Супотницкий, Супотницкая 2006).
Противочумную кампанию ХIV века возглавили представители государственной власти: были предприняты первые попытки организованно противостоять эпидемии. В соответствии с широко распространенной контагионистической теорией чумной болезни, требовавшей исключать любой контакт с больным или с тем, кто выглядит больным, в Венеции в 1348 году были построены специальные дома – карантины, в которых в течение сорока дней выдерживались все приехавшие из пораженных болезнью мест (Васильев, Сегал 1960: 31). Санитарная политика в Италии в период чумных эпидемий предусматривала ряд ограничительных мер: установление карантинов в торговых городах; принудительное захоронение умерших в специальных могилах и уничтожение их имущества; изоляцию больных, членов их семей и подозрительных лиц; сбор налогов для обеспечения находящихся в изоляторах и представителей санитарных служб и врачей; снабжение продовольствием тех, у кого было недостаточно средств для пропитания (Watts 1997). Были запрещены перемещения по городу. Знать и состоятельные землевладельцы переживали эпидемию в своих загородных поместьях, в стенах городов оставались те, у кого не было возможностей для бегства: мелкие торговцы, ремесленники и бедняки оказались запертыми в своих домах. Диктатура государства вызывала недовольство народа, выражавшееся в нарушении вводимых законов и общественного порядка: во время очередной эпидемии чумы в Италии в ХVI веке, резко возросло число имущественных преступлений – перевозок вещей и мебели из зараженных жилых помещений, доставшихся в наследство от умерших родственников; преступлений, совершенных медицинским персоналом; и сокрытий больных и мертвых – ремесленники и мелкие торговцы, утаивая заболевание родственников, пытались вести дела и зарабатывать на жизнь, их жены и дети оставались в домах, ухаживая за больными (Calvi 1986). На фоне постоянного страха перед голодом, болезнями и инквизицией в среде бедняков распространилось пьянство, воровство и вредительство, в борьбе с которыми находилось дело и для судей, и для палачей, казнивших виновных в злоумышленном распространении заразы. Для восстановления социального порядка законодатели в разных частях Европы вводили законы против азартных игр и проституции, запрещали использование общественных бань (Михель 2009: 64).
В противостоянии эпидемии участвовала и зажиточная часть общества: состоятельные горожане, чтившие религиозные и семейные традиции, не желали быть погребенными в общей могиле, засыпанной известью, для них смерть от чумы, «болезни бедняков», была позорной. Под давлением знати городские власти, не привыкшие церемониться с простолюдинами, уверенные в том, что чума разноситься в основном бедными, отправляли подозрительных и опасных лиц на галеры и виселицы, больных и умирающих принудительно помещали в специальные чумные дома, которые были не столько больницами, сколько богадельнями-изоляторами, куда люди приходили встретить свою смерть (Carmichael 1986: 100-101). При тех опустошениях, какие были произведены чумой, уже никакие ограничительные меры не казались жестокими, если они обещали успех в борьбе с эпидемией (Супотницкий, Супотницкая 2006). Несмотря на жестокость методов, эти первые формы санитарного контроля, основанные на опыте противостояния болезни, получили распространение во всех европейских государствах, а впоследствии трансформировались в систему охраны общественного здоровья.
Начиная с ХV-ХVI веков в европейские города приходят новые болезни, появление которых происходит, в первую очередь, под влиянием существенных социальных и демографических преобразований. Развитие товарно-денежных контактов постепенно привело к изменению характера феодальных отношений: замкнутость крестьянского хозяйства и феодальной вотчины постепенно ослабевала (Нуреев 2011), между городами – центрами ремесла и торговли – и сельскими хозяйствами, предоставлявшими часть продукции на продажу, развивались пути транспортного сообщения, росли возможности миграции из сельских районов, которые активно использовали крестьяне и ремесленники, стремившиеся в город в поисках доступной работы и разнообразия в выборе продуктов питания. Наибольшей притягательностью обладали торговые города, имевшие выходы к морю и предоставлявшие возможности занятости и рынка сбыта производимой продукции. Усиление торговых связей и необходимость переработки поставляемого в порт сырья, привели к развитию городских мануфактур, усовершенствованию технико-технологических основ производства, увеличению доли купцов, банкиров, промышленников, ремесленников и рабочих в структуре городского населения, его имущественной дифференциации и количественному росту.
Изменения социально-экономической сферы и необходимость воспроизводства отраслевых знаний привели к появлению системы ученичества, цеховых и гильдейских школ, школ для детей торговцев и ремесленников, на основании которых возникли первые городские школы, стратифицированные по сословному и религиозному основаниям. Элементарные школы делились на католические – для детей привилегированных сословий, родители которых имели возможность вносить плату за обучение, – и протестантские «низшие городские школы», существовавшие на частные пожертвования или королевские субсидии, в которых обучались дети горожан, реже – крестьян. Результаты обучения в последних долгое время оставались плачевными: в сельской местности царило поголовное невежество, в городах лишь немногие учащиеся едва умели читать. С ХV века развивается сеть заведений повышенного общего образования: появляются новые гимназии, грамматические и публичные школы, коллежи, дворянские (дворцовые) школы, школы иезуитов, находившиеся в подчинении местных и общегосударственных властей, продолжается рост числа университетов: если в ХV веке в городах Европы насчитывалось до 80 университетов, то спустя столетие – уже около 180. В городах под покровительством государственной власти возникают светские центры науки и искусства, основываются академии, ставшие опорными пунктами развивающихся наук – философии, медицины, физики, химии – расширяется прослойка интеллектуалов и исследователей, работавших над заданиями правительственных ведомств (Валянский, Калюжный 2002).
В условиях увеличения плотности городского населения, расширения спектра возможных видов деятельности, усложнения рынка труда и социальной структуры, и, при этом, отсутствия санитарно-коммунального благоустройства и постоянных перемещений людей, города становились центрами возникновения эпидемий антропонозных инфекций, передающихся водным и фекально-оральным путем – холеры, брюшного тифа, дизентерии; болезней, распространяющихся по воздуху – оспы, гриппа, туберкулеза, что отражалось на показателях смертности, в которых преобладала доля городского населения (Connor, Hinde 2012).
Наиболее частой причиной смерти была оспа: на фоне отступающей чумы только за период с 1660 по 1799 годы в Лондоне было зарегистрировано 37 эпидемий оспы. В отличие от чумы, вспыхивавшей опустошительными эпидемиями раз в несколько десятилетий, натуральная оспа присутствовала среди людей постоянно, поражая представителей всех сословий (Микиртичан 2016). Исследование причин появления болезни на британских островах в этот период позволило выявить зависимость между экологическими и эпидемиологическими факторами: в дождливые неурожайные годы, когда сельское население страдало от голода, а цены на зерно росли, крестьяне устремлялись в крупные города, что совпадало с началом эпидемий оспы. Одно из объяснений этого явления состоит в том, что сельские жители увеличивали пул восприимчивого населения (Duncan, Scott, et al. 1994), становившегося ядром эпидемической вспышки.
К внутренним источникам опасных болезней добавлялись внешние угрозы: успешные морские путешествия, сопровождавшиеся открытием новых земель и их последующей колонизацией, военные завоевания и расширение географии мировой торговли ознаменовали собой начало глобального мира, в котором распространение болезней было тесно связано с пространственными перемещениями больших масс людей. В портовых городах выросло число жертв сифилиса и сыпного тифа – заболеваний, распространяемых наиболее мобильными группами населения – моряками и солдатами, в ходе освоения европейцами Африки и Америки и развития работорговли, крупные города на побережье Атлантики стали подвергаться вторжению инфекций, прежде неизвестных на Западе – различных форм лихорадок, тропических болезней. Контакты между цивилизациями часто имели трагические последствия, прежде всего потому, что наряду с культурным и торговым обменом начинался «обмен болезнями» (Мак-Нил 1964). В то же время именно эти контакты позволили в условиях практически поголовной заболеваемости оспой получить шанс противостоять инфекции. В Англии того периода, являвшейся крупнейшим поставщиком африканских рабов, уже имевших опыт профилактики оспы, используемый в африканских племенах, впервые в Европе была применена инокуляция (вариоляция), представляющая собой прививку вируса, взятого от больного человека и переданного ребенку (Herbert 1975). В эпоху Просвещения инокуляция получила известность и признание, главным образом, в аристократических кругах Англии, Дании, Швеции и Северной Америки, (Михель 2007) однако впоследствии оказалось, что это приводило к развитию тяжелых форм заболевания, что вызывало скептическое отношение со стороны медиков и препятствовало дальнейшему распространению оспопрививания; более того, в Англии были опубликованы результаты исследования доказывающие, что за 40 лет применения вариоляции в одном Лондоне умерло на 25 тыс. больных больше, чем за столько же лет до введения прививок. Поэтому все меньше европейцев стали добровольно подвергать себя этой процедуре (Микиртичан 2016).
К концу ХVIII века была разработана и применена вакцина коровьей оспы, дававшая меньший процент осложнений и формировавшая стойкий иммунитет к заболеванию. Для расширения охвата вакцинацией максимального количества людей власти европейских стран использовали самые разные методы: во Франции, Италии и Германии проводились агитационные кампании, в которых принимали участие дипломированные доктора, сельские хирурги, учителя, духовенство, местные чиновники. Возросший интерес к оспопрививанию со стороны представителей среднего класса привел в отдельных странах к введению платы проведений прививки: в Германии в начале ХIХ в. вакцинация, практически повсеместно, была платной, хотя, например, в Пруссии для самых бедных людей, способных подтвердить свое финансовое положение официальным сертификатом, вакцинации осуществлялись бесплатно, а в Баварии всем пациентам, независимо от уровня их благополучия, местные власти выплачивали небольшое вознаграждение за каждого привитого ребенка (Huerkamp 1985). В 1840-е годы после принятия в Великобритании первого закона о вакцинации охват населения профилактическими вакцинами значительно возрос: дети, отправляющиеся в школу, и кандидаты при устройстве на работу должны были предъявлять специальные свидетельства о наличии у них прививки от оспы. На фоне снизившегося количества смертей от оспы и сохраняющегося давления со стороны государственных властей в Германии возникли первые антивакцинные кампании 1850-х – 1870х годов, в ходе проведения которых выдвигались требования о недопущении посягательства на частную жизнь и проведении вакцинации исключительно на добровольной основе. Однако очередная эпидемическая вспышка оспы в 1860-е годы и смерть многих не вакцинированных солдат в период франко-прусской войны (1870 – 1871) позволили правительствам европейских стран подавить оппозиционные настроения и установить окончательный контроль над оспой (Михель 2007).
Широкое распространение оспопрививания стало возможным, в первую очередь, благодаря покровительству представителей властной элиты, заботившихся не только о собственной физической безопасности, но и о сохранности источника пополнения казны – населения подвластных территорий (Цокова, Кабисова и др. 2013). Во Франции конца ХVIII – начала ХIХ века новое правительство ставит перед собой задачу поддержания статистического контроля здоровья и эпидемического благополучия и распространения медицинских знаний, реализация которой потребовала изменений в системе подготовки врачей и повышения их квалификации, внедрения врачей «на местах». С установлением государственного контроля над медицинскими образовательными учреждениями и организацией выдачи лицензий на право ведения врачебной деятельности получают распространение клинические практики в больницах. Реформаторы предложили обществу социальный контракт: богатые благотворители поддерживали больницы, надеясь получить возможность лечиться у более высоко квалифицированных докторов; бедняки лечились в больницах бесплатно, предоставляя взамен свои тела, чтобы их могли изучать студенты; врачи приобрели возможность работать с неограниченным количеством клинических случаев (Михель 2019; Porter 1999). Клиники становятся пространством нозологических исследований, позволяющих врачам наблюдать за больными и симптомами болезней, апробировать методы лечения, проводить посмертные вскрытия тел. Проведение клинических и патологоанатомических исследований привело к краху религиозных и мистических представлений о причинах болезней, однако непонимание их этиологии и общий уровень развития медицинского знания не позволяли медикам выйти за пределы античных теорий: в качестве факторов заболеваний указывались «миазмы», гуморальные нарушения и конституционная предрасположенность к болезни (Фуко 1998).
В этот период произошел очередной этап роста городов, обусловленный началом промышленной и аграрной революции, предопределивших дальнейшее развитие европейских государств. Развитие производств, предоставлявших новые рабочие места, провоцировало массовую миграцию крестьян, вытесняемых фермерами-капиталистами из сельской местности в города, что привело к резкому увеличению доли городского населения: если в 1750 году в городах проживало около 15% европейцев, то в 1880 – уже 80% (Porter 1999: 398). Многолюдье европейских городов в период промышленной революции, стремительные социальные перемены, рост прослойки интеллектуалов-изобретателей, исследователей и зажиточных горожан, появление больших масс рабочих и выходцев из села, привели к установлению нового общественного порядка, в котором социальное регулирование осуществляла государственная власть – религия уже не могла оказывать столь же существенного влияния на общественную жизнь как в традиционных обществах. Эта тенденция усиливалась склонностью правительств присваивать собственность церквей и привилегии духовенства и наращивать влияние в сферах, ранее принадлежавших религиозным организациям – просвещении и общественном благосостоянии. Начальная школа, целью которой становилось не только повышение грамотности, но и пропаганда общественных ценностей, стала более доступной и опережала увеличение численности населения: между 1840 и 1880-ми годами население Европы выросло приблизительно на 33 процента, а число детей, посещающих школы, приблизительно на 145 процентов (Хобсбаум 1999b: 135). Образование стало основным статусным лифтом, позволявшим представителям низших социальных слоев получить основание для стабильной занятости и осуществить переход в средний социальный класс, постепенное расширение которого, в совокупности с ростом возможностей для ведения стабильной, обеспеченной жизни, оказало существенное влияние на здоровье населения европейских обществ и увеличение продолжительности жизни, в первую очередь, за счет представителей среднего социальных слоев.
Вместе с тем, разрастание производств и установление капиталистического типа хозяйствования привело к обострению статусных неравенств и формированию социальной пропасти между классами. В результате продолжающейся массовой миграции произошло не только увеличение числа безработных и неимущих, но и ухудшение положения городских низов. Индустриализация и урбанизация резко изменили материальные условия труда, быта, питания, характерные для агарной эпохи. На смену сезонному труду сельского жителя пришел каждодневный рутинный многочасовой труд в закрытом помещении с использованием сложных механизмов, физических и химических процессов. Деревенскую избу сменили ночлежка, каморка или «угол» в плотно населенном рабочем квартале (Киценко, Киценко 2019). Положение рабочего в 1815–1848 годы предполагало тяжелый физический труд, неудовлетворительные жилищные условия, низкую заработную плату, постоянную нестабильность жизни, которые обусловили распространение в пролетарской среде инфекционных заболеваний и алкоголизма. Люди, покинувшие разорявшуюся деревню, вынужденные соглашаться на любые условия заводского труда, пополняли районы городской нищеты, окружавшие правительственные центры и новые буржуазные части городов. Города и промышленные районы быстро разрастались, без планов и надзора, последствия отсутствия сети коммунальных городских служб становились все более очевидными, в том числе, для правящего и среднего классов; когда из трущоб распространились новые эпидемии, от которых начали погибать состоятельные горожане, начались систематические перестройки города (Хобсбаум 1999a: 281). На повестку дня были поставлены вопросы об устранении источников грязи и зловония – старые городские кладбища, с которыми и власти, и народ связывали распространение заразы, были вынесены за черту города, в театрах, церквях, судебных залах, тюрьмах и госпиталях организовали вентиляции, выгребные ямы «дезинфицировали» растительными экстрактами (Корбен 2003: 333-440). При существовавшем неприятии мытья и отсутствии знаний об истинных причинах болезней ароматизация была единственным методом ликвидации неприятных запахов, которые рассматривались гигиенистами, основывавшимися на принципе «здоровое не пахнет», как признак невежества и нездоровья (Лапорт 2003: 565-576). Несмотря на предпринимаемые усилия, в результате загрязнения скоплениями мусора и нечистотами грунтовых вод и городских рек, служивших источниками воды, в городах распространились кишечные инфекции. Начиная с 1830 года и до конца столетия в Лондоне вспыхивали эпидемии дизентерии, тифа и холеры, распространявшиеся за пределы Британского королевства: в 1866 году холерой были охвачены почти все европейские государства (Luckin 1977). Обнаружение Дж. Сноу в 1855 году взаимосвязи между смертностью от холеры и качеством употребляемой воды (Биглхол, Бонита и др. 1993) подтвердили необходимость создания централизованной системы канализации, строительство которой было начато после теплого лета 1858 года, ознаменовавшегося «Великим зловонием», исходившим от вод Темзы.
Однако основной причиной смерти на протяжении ХIХ века был туберкулез; в отличие от оспы или холеры, обладавших высокой контагиозностью, заметными проявлениями и стремительным течением болезни, быстро приводящим к смерти, туберкулез до момента изобретения и массового применения вакцины и антибиотиков оставался неизлечимой болезнью, длительно изнуряющей тело и неизменно завершающейся гибелью.
В низших слоях общества распространение заболевания, возникшего на фоне материального неблагополучия, скученного проживания, повсеместной антисанитарии и безграмотности, царивших в среде рабочих и районах их проживания, было обусловлено и тем, что бедняки, как и во времена распространения чумы, продолжали традицию использования вещей бывших в употреблении. Проблема усугублялась начатой промышленной утилизацией старых тканей: одежда, собираемая старьёвщиками, подвергалась переработке в трепальных машинах, получаемые из нее ткани были непрочными, но в силу дешевизны пользовались спросом. При этом смертность от инфекционных болезней (тифа, оспы, туберкулеза) в районах тряпичных производств была в 1,5 раза больше, чем в местностях, где он отсутствовал (Бокариус, Браунштейн и др. 1910).
Частая смерть от туберкулеза среди представителей высшего общества способствовала формированию мнения о статусной «всеядности» болезни, однако после открытия Р. Кохом туберкулезной бациллы и ее исследования стало очевидно, что в основном им заражаются представители наиболее бедных слоев общества, обладающих высокой восприимчивостью к патогену, являющейся следствием плохого питания и низкого иммунитета. Аэрозольный и воздушно-пылевой пути передачи обусловливали инфицирование, в первую очередь, тех, кто проживал совместно с больным, однако высокая степень взаимосвязи исходного уровня здоровья с риском заражения порождала различие в шансах членов семьи остаться здоровыми даже при наличии в доме больного родственника. В среде более крепких физически и материально благополучных людей, вероятность избежать болезни и успешно ее преодолеть в случае заболевания оказывалась выше (Dubos, Dubos 1996).
Микробиологические находки, сделанные в конце ХIХ века Р. Кохом в Германии и его конкурентом Л. Пастером во Франции, позволили не только совершить научный переворот в теории инфекционных болезней, лабораторной диагностике, клинической фармакологии и медицинской практике, но и стали поворотным пунктом в организации городских санитарно-коммунальных служб, устройстве жилищной среды и общественной гигиены, практиках соблюдения чистоты и борьбы с болезнями. Вместе с тем, эти открытия обострили и восприятие социальных границ: угрозу чистоте городского пространства и здоровью общества представляли бедные кварталы, наполненные «дурно пахнущими простолюдинами», за которыми на протяжении предшествующих веков прочно закрепилась стигма болезнетворного начала: их жилища представлялись рассадником микробов, а их тела – источником опасности для чистого, опрятного буржуа. Город и городская беднота воспринимались как источник грязи, порочности и болезней. Общественные госпитали, предназначенные для городских низов, имели репутацию аморальных и антисанитарных заведений.
Выраженная статусная дифференциация здоровья не могла не вызывать беспокойства государственных деятелей, обращавших внимание на санитарную статистику. И в конце ХIХ – начале ХХ веков были начаты эпидемиологические исследования заболеваемости и смертности среди представителей низших социальных страт, неоднократно подтверждавшие, что преждевременная смертность в нижних социальных слоях связана с материальными условиями жизни в индустриальных городах, населенных бедными, малообразованными рабочими, не имеющими необходимых ресурсов для поддержания условий жизни, способствующих сохранению здоровья, склонных к безответственному или вредному для здоровья поведению и отсутствию привычки его поддерживать (Humphreys 1887; Registrar General 1913; Dyhouse 1978).
Таким образом, на протяжении периода эпидемического неблагополучия изменение трендов и постепенное сокращение эпидемической смертности в конце ХVIII – ХIХ веках происходило, преимущественно под воздействием экобиологических факторов – снижения восприимчивости населения к знакомым инфекционным агентам и исчезновения болезней, которые потеряли важное звено в их распространении (исчезновение черной крысы в Европе и отступление чумы, снижение частоты трансмиссивных заболеваний), – и социальных, связанных с изменениями материальной и санитарно-коммунальной среды, расширением среднего класса, обладающего образовательными и экономическими ресурсами, общим ростом индивидуального благополучия и улучшением питания, распространением гигиенических практик. В то же время в нижних социальных слоях ситуация изменялась несущественно: аккумулируя неблагополучие и социальную депривацию во всех проявлениях, бедняки и нищие оставались на протяжении всего рассмотренного периода потенциальным источником эпидемических угроз. Влияние медицинских факторов на эпидемическую ситуацию оставалось незначительным: в силу ограниченности медицинских знаний и экспериментального характера любых вмешательств медицина не могла предложить обществу решение проблемы эпидемического неблагополучия. Навязываемая медикализация привела к появлению протестных антивакцинационных движений, формирующих группы восприимчивого к инфекции населения. Санитарные службы предлагали стандартизированную схему, не всегда соответствовавшую этиологии болезни, что не могло обеспечить безопасность европейских обществ в условиях происходивших перемен.
Период снижения эпидемического неблагополучия и факторы его структурирования
Глобализация экономики, расширение возможностей миграции и рост производств внутри стран сопровождались снижением угрозы голода и общим повышением уровня благополучия большего числа граждан развитых европейских стран, о чем уже с конца ХVIII века начали писать экономисты и демографы, полагавшие, что именно рост производства, а не только достижения в области медицины и гигиены с их способностью сокращать смертность, позволяют достигать всеобщего благосостояния. За период между 1830 и 1910 годами покупательная способность средней заработной платы во Франции примерно удвоилась (Ландри 2014), городские жители получили возможность пользоваться многими изделиями, являвшимися роскошью еще в 1830-е годы, но к концу XIX в. ставшими обыденными: одежда, постельные принадлежности, мебель стали разнообразнее и обеспечивали больший комфорт (Чикалова 2002).
Общий рост благополучия был обусловлен не только макроэкономическими процессами, но и последовавшими структурно-институциональными изменениями системы образования, рынка труда и социально-профессионального ландшафта западноевропейских обществ, установлением нового социально-ориентированного государственного порядка. Экономика эры технико-технических достижений и характер государственных и частных систем управления экономикой требовали широкого распространения грамотности. Социальная инновация в виде массового (а затем и обязательного всеобщего) финансируемого государством образования была принята в течение XIX века практически в каждой западноевропейской стране, несмотря на значительные различия в их истории и общественных характеристиках. Основными отличительными чертами систем образования стала их централизация, выражавшаяся в стремлении правительств повысить свое влияние на сферу начального образования; секуляризация, означавшая концентрацию управления школьными системами в руках светских властей; и субсидирование, воплотившееся в предоставлении школам государственного финансирования (Ramirez, Boli 1987). В отличие от представителей социальных низов, на которых было ориентировано массовое образование, представители буржуазии по-прежнему обучались в платных образовательных учреждениях, в которые был открыт доступ для всех, у кого была возможность оплачивать обучение или имелись уникальные способности (бедным студентам выплачивались стипендии) (Хобсбаум 1999c: 36-39). С расширением доступа к образованию и ростом заинтересованности в нем как правительств и промышленников, так и самих людей, стремившихся к стабильной занятости и обладанию появившимися материальными благами, в городах начинается формирование «нового среднего класса», который заметно отличался не только более высоким имущественным положением и общественным влиянием, но и внутренней статусной дифференциацией. Это были, главным образом, представители интеллигенции, лица свободных профессий – юристы, врачи, преподаватели, и растущий слой «белых воротничков» (высококвалифицированные инженеры, банковские клерки, служащие частных кампаний и государственной администрации). Зажиточная часть перечисленных социально-профессиональных слоев населения вместе с верхушкой рабочего класса – наиболее квалифицированными специалистами, фабричным начальством и богатыми фермерами составляли формирующийся средний класс европейского общества, численность которого постепенно росла. Так, во Франции в 1866 – 1886 годах было около 12 000 врачей (с небольшими колебаниями по годам), а к 1911 г. их стало около 20 000; в Британии в 1881 – 1901 годах количество врачей выросло с 15 000 до 22 000 человек; а количество архитекторов – с 7000 до 11 000 человек; в обеих странах темпы роста указанных групп опережали темпы роста взрослого населения (Зинькина, Гринин 2017: 144).
Изменение социальной структуры, развитие правовых основ взаимоотношения между государством и представителями различных социальных слоев и социально-профессиональных групп привели к необходимости реформирования политического устройства системы управления обществом и зарождению нового типа социально-ориентированного государства, предоставляющего своим гражданам социальные гарантии, предполагающие улучшение условий труда и финансовую поддержку в случае вынужденной безработицы и болезни. На рубеже XIX–XX вв. во многих европейских странах были приняты соответствующие законы: в период с 1883 по 1911 годы в 10 европейских государствах было введено страхование по болезни и инвалидности, которым могли пользоваться рабочие с доходом не выше установленного уровня. Расходы на лечение принимало на себя государство, а выплата страховки производилась из специальных больничных касс, которые накапливали страховые взносы самих рабочих и те суммы, которые вносили их работодатели (Антропов 2019; Чикалова 2006).
Несмотря на описанные выше положительные последствия, возникшая глобальная экономика, образование и уплотнение мировой сети коммуникаций и транспортных сетей, связывавших развитые страны между собой и с остальным миром, оставались важными факторами сохранения эпидемических угроз. Наряду с высокой смертностью от туберкулеза, поражавшего, преимущественно представителей социально депривированных групп населения, высокой оставалась и смертность от респираторных заболеваний, уровень которой на протяжении предшествующих столетий сравнивался современниками со смертностью от холеры и чумы. Наибольшие потери от вируса гриппа страны Европы понесли в период Первой мировой войны (эпидемии «испанки» повторялись в 1933 и 1946 годах, однако не приводили к такой массовой заболеваемости и смертности), когда распространение первого мутирующего вируса гриппа H1N1 привело к гибели большего числа людей, чем погибших от военных действий. По количеству заболевших и умерших эта пандемия стала крупнейшей демографической катастрофой за всю историю человечества, по разным оценкам приведшей к гибели около 50 млн. человек и сместившей на второе место по этому показателю эпидемию чумы ХIV столетия (Jonson, Miller 2002; Taubenberger, Morens 2006; Mamelund 2006). В результате эпидемии было заражено около 29,5%, погибло примерно 2,7–5,3% населения планеты (Широких, Мазурок 2015).
Эпидемия, получившая название «испанского гриппа», сопровождалась нетипичными трендами в смертности заболевших: если предшествовавшие (и последующие) эпидемии гриппоподобных вирусов уносили жизни людей старше 60-65 лет, то во время эпидемии «испанки» основную массу умерших составляли молодые мужчины в возрасте от 20 до 40 лет, представители всех социальных классов, что позволило исследователям назвать эту эпидемию «классово нейтральной». Хотя в первой половине ХХ века уровень развития медицины и лабораторной диагностики позволял проводить исследования возбудителей некоторых инфекционных болезней (Решетняк, Решетняк 2015) и вирусы гриппа начали выделять с 30-х годов столетия, вирус «испанского гриппа» был восстановлен и изучен в лабораторных условиях только в первом десятилетии ХХI века, после чего были выдвинуты предположения о причинах и механизмах стремительного распространения болезни. В числе факторов назвали: экобиологические (наличие природных резервуаров инфекций и альтернативных хозяев вируса, специфика генома вируса, позволяющая минимальной дозой вызывать максимальные повреждения, особенности генома заболевших, наличие в популяции значительного числа людей высокочувствительных к вирусу) (Супотницкий 2006) и социальные: перемещения армий заболевших военнослужащих и лишения военного времени – антисанитария, плохое питание, скученность проживания в военных лагерях и лагерях беженцев, высокая плотность населения в городах и безработица.
В Великобритании болезнь проявилась в наиболее тяжелой форме – массово заболевали и погибали рабочие, служащие и военные в возрасте от 18 до 40 лет, максимум смертности пришелся на возраст до 35 лет. Поиск причин и способов лечения болезней, наносящих ущерб ресурсам Британской Империи, активизированный государством и экономическими элитами, чья деятельность в тропических и субтропических регионах частично зависела от борьбы с массовыми болезнями, привел к подписанию международных санитарно-карантинных конвенций, появлению специализированных инфекционных больниц в Лондоне, Ливерпуле и ряде других европейских городов (Killingray 2003). В госпитальных, университетских лабораториях и научных центрах первых фармацевтических компаний были начаты исследования и попытки разработки препаратов для лечения инфекционных болезней, завершившиеся к 1930 – 1940 годам созданием антибактериальных препаратов и их введением в массовое производство в период Второй мировой войны.
Дальнейшее развитие иммунологии, фармакологии и фармацевтических производств привело к появлению эффективных вакцин и препаратов для массового лечения туберкулеза, пневмоний, сепсиса и ряда других заболеваний, ранее приводивших к смертельному исходу. Достигнутые успехи в медицине и общественном здравоохранении в совокупности с описанными социальными преобразованиями, отсутствием военных конфликтов на территориях западноевропейских государств, сопровождавшихся массовой гибелью населения, привели к изменению социальной структуры общества, очередному витку роста продолжительности жизни, появлению в социальной структуре ранее не существовавших возрастных групп людей старше 75 – 80 лет, обладающих особым социальным статусом. Эти изменения социально-возрастной структуры общества повлекли за собой возникновение нового типа неравенств, возрастного структурирования эпидемической заболеваемости и смертности и смещению их пиков в старшие возрастные группы, в которых влияние социального статуса оказывалось менее значимым (Dupre 2007).
В целом, период конца ХIХ – начала ХХ века социологи называют эрой широкой занятости и массовых регулярных армий. Способность граждан к труду и военной службе была необходимым условием суверенитета государства и благосостояния его подданных. Поэтому поддержание представителей низших слоев общества, готовых влиться в боевые ряды или включиться в трудовой процесс, рассматривалась как приоритетная задача государственной политики (Бауман 2005: 76). Развитие социального государства, изменение социальной структуры, институциональное формирование системы здравоохранения, обретение знаний об этиологии болезней и способах их устранения позволили решить проблему распространения многих бактериальных и некоторых вирусных инфекций. В то же время, в условиях постоянных массовых перемещений больших групп людей с различной чувствительностью к инфекциям, классово нейтральные вирусные заболевания, слабо поддающиеся социально-политическому и индивидуальному статусному структурированию, не имевшие и не имеющие до настоящего времени эффективного медицинского решения, остаются эпидемической проблемой развитых государств, входя в число основных причин смерти в высокодоходных странах Европы (WHO 2018).
Обсуждение
Современное состояние глобального мира, которое характеризуется непрекращающимися контактами между народами, представляет собой эпоху глобализации болезней. Глобальные социальные процессы, протекающие в условиях открытых границ, растущих городов, их транспортной доступности, изменения форм и расширения возможностей занятости населения, приводят к появлению новых эпидемических угроз. Увеличение числа международных перемещений, как добровольных, связанных с развитием всех форм туризма, так и вынужденных, обусловленных миграциями беженцев из зон военизированных конфликтов, протекающих на территориях эпидемически неблагополучных стран (Tatem, Rogers et al. 2006; Бояркина 2019), приводит к транспортировке инкубированных человеком патогенов, способных вызывать распространение инфекций в развитых странах Европы, что, в условиях современной скорости и сложности транспорта ставят под сомнение эффективность традиционной стратегии контроля заболеваний (Haggett 2000).
Поддержание эпидемического благополучия сталкивается и с локальными вызовами внутри стран: сохранение социально-экономических неравенств влечет за собой сохранение рисков заболевания и смерти от статусно-детерминированных болезней как для экономически депривированных групп, так и населения в целом (Sommer, Griebler et al. 2015; Ploubidis et al. 2012; Córdoba-Doña 2012). Развитое социальное государство и сформированное относительно высокое качество жизни, обеспеченное разного рода услугами доступными большинству населения, и специфика социальной структуры, в которой преобладают представители высшего класса и верхних слоев промежуточного (Беляева 2010), позволяют минимизировать эпидемические риски здоровью европейских обществ, снижая негативное влияние индивидуального социального статуса.
В то же время среди граждан богатой Европы насчитывается около 3 миллионов бездомных, 20 миллионов безработных и 30 миллионов живущих ниже черты бедности, нуждающихся в социальной поддержке, которая постепенно ограничивается дефицитом экономических ресурсов, и переходом от идеи всеобщего права на достойную жизнь к утверждению рынка как достаточного условия для получения индивидуальных шансов на самообеспечение (Бауман 2005: 76). Нарастание экономического дефицита в системе здравоохранения обусловлено, не только необходимостью обеспечения медицинской помощью представителей депривированных групп населения, но и происходящими демографическими процессами, возникшими в результате развития медицины, становления социального государства и роста расходов на здравоохранение, и расширения институциональных возможностей статусной мобильности. Увеличение доли пожилых в структуре населения, постоянно нуждающихся в медицинской помощи и, соответственно, увеличении затрат на здравоохранение, приводит к необходимости изменения моделей здравоохранения и поиска резервных источников его финансирования (Tanner 2008; Корнева 2018). В то же время, именно представители низших социальных слоев и старших возрастных групп, более других подверженные инфекционным болезням и рискам смерти от них в высокодоходных странах, остаются ключевыми группами восприимчивого населения.
Развитие системы здравоохранения и медицинских наук сопровождается не только демографическими и социальными проблемами, но и специфическими проблемами экобиологического регулирования, вызванными существующими практиками потребления фармацевтических продуктов, приводящими к изменению восприимчивости людей к инфекционным агентам, и восприимчивости патогенов к уничтожающих их препаратам. Медикализация обществ, начавшаяся с середины ХХ столетия, сопровождавшаяся развитием научной и технологической базы эпидемиологических исследований, привела к доминированию медицинских факторов в регулировании эпидемических процессов. Начатое массовое применение антибиотиков, давление фармацевтических компаний и пропаганда лекарственных средств, рост числа необоснованного врачебного назначения и неконтролируемого самоназначения антибиотиков, привели к появлению специфической бактериальной флоры, устойчивой к воздействию антибактериальных препаратов, представляющей новую опасность эпидемическому благополучию развитых стран. В противовес нарастающей медикализации из оппозиционных настроений, возникших в конце ХIХ столетия, предполагающих отказ от вакцинации, развилась специфическая идеология – медицинский дениализм (Kalichman 2018), последователи которой, отрицающие факт существования болезнетворных бактерий и вирусов, и необходимость проведения вакцинаций и противовирусного/бактериального лечения, пополняют группы восприимчивого к инфекциям населения, представляющие собой потенциальное ядро эпидемической вспышки.
Заключение
Эволюция обществ и постепенный переход «от простого к сложному» привели к запуску схожих процессов в микробиологическом мире. Поступательное развитие общественных систем сопровождалось антропогенно конструируемой эволюцией инфекций, изменениями трендов эпидемической смертности и переходом от преобладания в числе причин эпидемий бактериальных и немутирующих вирусных агентов к преобладанию мутирующих вирусов и трудноизлечимой бактериальной флоры.
В условиях социально-биологической ко-эволюции, происходившие эпидемически значимые социальные изменения – обустройство природной, материальной и санитарно-коммунальной среды, изменение социальной структуры в сторону расширения высоко статусных групп, рост уровня жизни большинства европейцев и становление социального государства, прирост медицинского знания и доступность профессиональной медицинской помощи – несомненно, приводили к снижению эпидемического неблагополучия на протяжении европейской истории. Однако по прошествии веков в современных развитых обществах устойчивые социальные конструкты – статусные и возрастные неравенства, медикализация обществ и противостоящие ей медицинский дениализм и медицинская безграмотность, мистическое восприятие болезней и поведенческие практики представителей низкостатусных групп – по-прежнему оказывают воздействие на инфекционную заболеваемость и смертность населения. Социальная и культурная специфика отдельных стран в условиях продолжающейся глобализации мира и усиления влияния геополитических факторов, определяющих динамику социальных и демографических процессов и становление глобального социального порядка, создают неустойчивое равновесие между силами микромира и социума, нарушение которого ставит под угрозу всеобщее эпидемическое благополучие.
Библиография
Аборвалова, О.Н. (2011) Европейская торговля в эпоху средневековья, Russian Journal of Education and Psychology, №4, с.2.
Антропов, В.В. (2019) Финансирование здравоохранения: европейский опыт и российская практика, Экономика. Налоги. Право, №2, с.115–126.
Бауман, З. Индивидуализированное общество, М.: Логос.
Беляева, Л. А. (2010) Россия и Европа: структура населения и социальное неравенство (часть 2), Мониторинг общественного мнения, №3 (97), с. 18–45.
Биглхол, Р., Бонита, Р., Кьельстрем, Т. (1993) Основы эпидемиологии. Женева: ВОЗ.
Бокариус, Н.С., Браунштейн, Е.П., Георгиевский, К.Н. (1910) Народная энциклопедия научных и прикладных знаний, Т.V. Медицина, М.: Тип. Товарищества И.Д. Сытина.
Бояркина, С. И. (2019) Детерминанты социально значимых болезней в странах Европы и в России, Вестник Санкт-Петербургского университета. Социология, Т. 12 №. 4, с. 350–367.
Валянский, С.И., Калюжный, Д. В. (2002) Другая история науки. От Аристотеля до Ньютона. М.: Изд. дом «Вече».
Васильев, К.Г., Сегал, А.Е. (1960) История эпидемий в России. Государственное изд-во медицинской литературы.
Вигарелло, Ж. (2003) Чистое и грязное: телесная гигиена со времен Средневековья. О.Б. Вайнштейн (сост.), Ароматы и запахи в культуре: В 2 кн. Кн.1. М.: Новое лит. Обозрение, c.524–561.
Вишневский, А. Г. (1982) Воспроизводство населения и общество: История, современность, взгляд в будущее. М: Финансы и статистика.
ВОЗ (2018) 10 ведущих причин смерти в мире. (https://www.who.int/ru/news-room/fact-sheets/detail/the-top-10-causes-of-death) (20.07.2020)
Зинькина, Ю. В., Гринин, Л. Е. и др. (2017) Историческая глобалистика, Том 2. XIX век, М.: Московская редакция издательства «Учитель»; Издательство Московского университета.
Киценко, О.С., Киценко, Р.Н. (2019) Индустриальная революция конца XVIII-XIX веков и новые риски для здоровья, Вестник Смоленской государственной медицинской академии,№1, с.214–222.
Корбен, А. Миазмы и Нарцисс. О.Б. Вайнштейн (сост.), Ароматы и запахи в культуре: В 2кн. Кн.1. М.: Новое лит. Обозрение, c.333–440.
Корнева, Ю.В. (2018) Консолидированное развитие здравоохранения в рамках ЕС и ВОЗ: проблема доступности медицинских услуг для коренного населения и мигрантов, Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература, Сер. 11, Социология: Реферативный журнал. №3, с. 199-216.
Ландри, А. (2014) Демографическая революция, Демоскоп, № 611–612(http://www.demoscope.ru/weekly/2014/0611/nauka02.php) (20.07.2020)
Лапорт, Д. (2003) NON OLET – не пахнет. О.Б. Вайнштейн (сост.), Ароматы и запахи в культуре: В 2 кн. Кн.1. М.: Новое лит. обозрение, c.565–576.
Мак-Нил У. (2004) Восхождение Запада: история человеческого сообщества. К.: Ника-Центр; М.: Старклайт.
Мамедов, М. К. (2012) Учение об эпидемическом процессе, как идеологическая основа развития эпидемиологии инфекционно-паразитарных болезней, Биомедицина, №2, с. 25–36.
Микиртичан, Г.Л. (2016) Из истории вакцинопрофилактики: оспопрививание, Российский педиатрический журнал, №1, с. 55–62.
Михель, Д. (2019) Мишель Фуко и западная медицина, Логос, №2 (129), с.64–81.
Михель, Д.В. (2009) Болезнь и всемирная история, Саратов: Научная книга.
Михель, Д.В. (2007) Оспа в контексте истории, Логос, №6 (63), c.17–40.
Нуреев, Р.М. (2011) Феодальное общество как высшая и последняя стадия традиционной экономики. Христианский тип культуры, TERRA ECONOMICUS, Т. 9, № 3, c.95–14.
Омран, А.Р. (2019) Теория эпидемиологического перехода: взгляд 30 лет спустя, Демографическое обозрение, №1, с.177-–216.
Разин, Е. А. (1999) История военного искусства, в 3-х т. Том 2. История военного искусства VI — XVI вв. СПб.: Издательство Полигон.
Решетняк, Д.В., Решетняк, В.К. (2015) История становления лабораторной диагностики, Патогенез, Т.13 №2, с. 67–79.
Робертс, Дж.М., Уэстад, О.А. (2019) Мировая история. М: Центрполиграф.
Супотницкий, М.В., Супотницкая, Н.С. (2006) Очерки истории чумы. В 2 кн. Кн.1. Чума добактериологического периода. М.: Вузовская книга.
Супотницкий, М.В. (2006) Пандемия «испанки» 1918-1920гг. в контексте других гриппозных пандемий и «птичьего гриппа», Медицинская картотека, №11, с.31–34.
Фуко, М. (1998) Рождение клиники, М.: Смысл, 1998.
Хобсбаум, Э. (1999а) Век революции. Европа 1789 – 1848, Ростов н/Д.: Феникс.
Хобсбаум, Э. (1999b) Век Капитала. 1848 –1875, Ростов н/Д.: Феникс.
Хобсбаум, Э. (1999c) Век Империи. 1875–1914, Ростов н/Д.: Феникс.
Цокова, В.А., Кабисова, А.Р., Халин, А.А. (2013) Налоговые системы европейских стран эпохи зарождающегося капитализма, Russian Journal of Education and Psychology, №4 (24), с. 44.
Чикалова, И. Р. (2002) Женский и детский труд в странах Западной Европы и США в ХIХ веке, Женщины в истории: возможность быть увиденными, И.Р.Чикалова (ред.), Минск: БГПУ, с.148–170.
Чикалова, И.Р. (2006) У истоков социальной политики государств Западной Европы, Журнал исследований социальной политики, №4, с.501–524.
Широких, К.Е., Мазурок, О.И. (2015) История эпидемий гриппа, Медицинские технологии. Оценка и выбор, №3 (21), с.73–77.
Alfani, G., Murphy, T.E. (2017) Plague and Lethal Epidemics in the Pre-Industrial World, The Journal of Economic History, Vol. 77, No. 1, pp.314–343.
Byrne, J.P. (2006) Daily life during the Black Death. Greenwood Publishing Group.
Calvi, G. A (1986) Metaphor for Social Exchange: The Florentine Plague of 1630, Re-presentations, №13, pp.139–163.
Carmichael, A.G. (1986) Plague and the Poor in Renaissance Florence. Cambridge: Cambridge University Press.
Cassel, J. (1964) Social science theory as a source of hypotheses in epidemiological research, American Journal of Public Health and the Nation’s Health, Vol. 54, № 9, pp. 1482–1488.
Connor, D., Hinde, A. (2012) Mortality in town and countryside in early modern England, Local Population Studies, Vol.89, No.1, p.54–67.
Córdoba-Doña, J. A. et al. (2012) Social inequalities in HIV-TB and non-HIV-TB patients in two urban areas in southern Spain: multilevel analysis, The International journal of tuberculosis and lung disease, Т.ХVI, No. 3, pp.342–347.
Dubos, R.J., Dubos, J. (1996) The White Plague: Tuberculosis, Man, and Society. New Brunswick, N.J.: Rutgers University Press.
Duncan, S.R., Scott, S., Duncan, C.J. (1994) Smallpox Epidemics in Cities in Britain, Journal of Interdisciplinary History, Vol.25 (2), pp.255–271.
Dupre, M.E. (2007) Educational differences in age-related patterns of disease: reconsidering the cumulative disadvantage and age-as-leveler hypotheses, Journal of Health and Social Behavior,Vol. 48(1), pp.1–15.
Dyhouse, C. (1978) Working-class mothers and infant mortality in England, 1895-1914, Journal of Social History, Vol. 12(2), pp.248–267.
Jonson, N., Miller, J. (2002) Updating the accounts: global mortality of the 1918-1920 “Spanish” influenza pandemic, Bulletin of the history of medicine, Vol.76(1), pp.105–15.
Haggett, P. et al. (2000) The geographical structure of epidemics, Oxford University Press.
Hays, J. (2009). The Great Plague Pandemic. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick, New Jersey; London: Rutgers University Press, pp.37–61.
Herbert, E.W. (1975) Inoculation in Africa, The Journal of African History, Vol. 16, No. 4, pp.539–559.
Huerkamp, C. (1985) The History of Smallpox Vaccination in Germany: A First Step in the Medicalization of the General Public, Journal of Contemporary History. Vol. 20, No. 4, pp.617–635
Humphreys, N.A. (1887) Class Mortality Statistics. Journal of the Royal Statistical Society, Vol.50(2), pp.255-292.
Kalichman, S. C. (2018) “HIV Does Not Cause AIDS”: A Journey into AIDS Denialism. Pseudoscience: The Conspiracy Against Science.
Killingray, D. (2003) A new “imperial disease”: The influenza pandemic of 1918-1919 and its impact on the British Empire, Caribbean quarterly, Vol.49 (4), pp.30–49.
Krieger, N. (2001). Theories for social epidemiology in the 21st century: an ecosocial perspective. International journal of epidemiology, Vol.30(4), pp.668–677.
Link, B. G., Phelan, J.C. (1995). Social conditions as fundamental causes of disease. Journal of health and social behavior, 36(Special Issue), pp.80–94.
Link, B.G., Phelan, J.C. (1986) Understanding sociodemographic differences in health—the role of fundamental social causes, American Journal of Public Health, Vol 86, pp.471–473.
Luckin, W. (1977) The final catastrophe – cholera in London, 1866, Medical History. V.21, pp.32–42.
Mamelund, S.E. (2006) A socially neutral disease? Individual social class, household wealth and mortality from Spanish influenza in two socially constrasting parishes in Kristiania 1918-1919, Social science and medicine, Vol. 62(4), pp.923–940.
Moos, R. (1980) Social-ecological perspectives on health. G.C.Stone, F.Cohen, N.E.Adler (eds.), Health psychology: A handbook , San Francisco: Jossey-Bass, pp.523–547.
Ploubidis, G.B. et al. (2012) Social determinants of tuberculosis in Europe: a prospective ecological study, European Respiratory Journal, Vol. 40, № 4, pp.925-930.
Preston, S. H., Taubman, P. (1994). Socioeconomic differences in adult mortality and health status. Demography of aging, Vol.1, pp.279–318.
Ramirez, F. O., Boli, J. (1987) The Political Construction of Mass Schooling: European Origins and Worldwide Institutionalization, Sociology of Education, Vol.60(1), pp. 2-17.
Registrar General (1913) 74th annual report of the Registar General for England, 1911. London: Registrar General Office.
Sommer, I., Griebler, U., Mahlknecht, P. et al. (2015) Socioeconomic inequalities in non-communicable diseases and their risk factors: an overview of systematic reviews, BMC Public Health, Vol. 15: 914 (https://bmcpublichealth.biomedcentral.com/articles/10.1186/s12889-015-2227-y) (20.07.2020)
Tanner, M. (2008) The grass is not always greener: A look at national health care systems around the world, Cato Policy Analysis Paper, №. 613, pp.2–48.
Tatem, A. J., Rogers, D. J., Hay, S. I. (2006) Global transport networks and infectious disease spread, Advances in parasitology, Т. 62, pp.293–343.
Taubenberger, J.K., Morens, D.M. (2006). 1918 Influenza: the Mother of All Pandemics. Emerging Infectious Diseases, Vol.12, pp.15–22.
Watts, S. (1997) The Human Response to Plague in Western Europe and the Middle East, 1347 to 1844. In Epidemics and History: Disease, Power, and Imperialism, Yale University Press, pp. 1–39.
References
Aborvalova, O.N. (2011) Evropejskaya torgovlya v e`poxu srednevekov`ya [European trade in the middle ages], Russian Journal of Education and Psychology, №4, p. 2.
Alfani, G., Murphy, T.E. (2017) Plague and Lethal Epidemics in the Pre-Industrial World, The Journal of Economic History, Vol. 77, No. 1, pp.314–343.
Antropov, V.V. (2019) Finansirovanie zdravooxraneniya: evropejskij opy`t i rossijskaya praktika [Healthcare financing: European experience and Russian practice], E`konomika. Nalogi. Pravo [Economy. Taxes. Law], №2, pp. 115–126.
Bauman, Z. Individualizirovannoe obshhestvo [Individualized society], Moscow: Logos.
Belyaeva, L. A. (2010) Rossiya i Evropa: struktura naseleniya i social`noe neravenstvo [Russia and Europe: population structure and social inequality], part 2, Monitoring obshhestvennogo mnenija [Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes], №3 (97), pp. 18–45.
Beaglehole, R., Bonita, R., Kjellström, T. (1993) Osnovy` e`pidemiologii [Basic epidemiology]. Geneva; WHO.
Bokarius, N.S., Braunstein, E.P., Georgievsky, K.N (1910) Narodnaya e`nciklopediya nauchny`x i prikladny`x znanij [Folk encyclopedia of scientific and applied knowledge], Vol. V. Medicine, Moscow: Tip. Tovarishhestva I.D. Sy`tina.
Boyarkina, S. I. (2019) Determinanty` social`no znachimy`x boleznej v stranax Evropy` i v Rossii [Determinants of socially significant diseases in Europe and Russia], Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta. Sociologiya [Bulletin of St. Petersburg University. Sociology], Vol. 12, №. 4, pp. 350–367
Byrne, J.P. (2006) Daily life during the Black Death. Greenwood Publishing Group.
Calvi, G. A (1986) Metaphor for Social Exchange: The Florentine Plague of 1630, Re-presentations, №13, pp.139–163
Carmichael, A.G. (1986) Plague and the Poor in Renaissance Florence. Cambridge: Cambridge University Press.
Cassel, J. (1964) Social science theory as a source of hypotheses in epidemiological research, American Journal of Public Health and the Nation’s Health, Vol. 54, № 9, pp. 1482–1488.
Chikalova, I. R. (2002) Zhenskij i detskij trud v stranax Zapadnoj Evropy` i SShA v XIX veke [Women and child labor in Western Europe and the United States in the nineteenth century], I.R.Chikalova (ed.) Zhenshhiny` v istorii: vozmozhnost` by`t` uvidenny`mi [Women in the history: the opportunity to be seen], Minsk: BGPU, pp.148–170.
Chikalova, I.R. (2006) U istokov social`noj politiki gosudarstv Zapadnoj Evropy` [At the origins of social policy in Western Europe], Zhurnal issledovanij social`noj politiki [Journal of Social Policy Research], №4, pp.501–524.
Connor, D., Hinde, A. (2012) Mortality in town and countryside in early modern England, Local Population Studies, Vol.89, No.1, pp.54–67.
Córdoba-Doña, J. A. et al. (2012) Social inequalities in HIV-TB and non-HIV-TB patients in two urban areas in southern Spain: multilevel analysis, The International journal of tuberculosis and lung disease, Vol.ХVI, No. 3, pp.342–347.
Dubos, R.J., Dubos, J. (1996) The White Plague: Tuberculosis, Man, and Society. New Brunswick, N.J.: Rutgers University Press.
Duncan, S.R., Scott, S., Duncan, C.J. (1994) Smallpox Epidemics in Cities in Britain, Journal of Interdisciplinary History, Vol.25 (2), pp.255–271.
Dupre, M.E. (2007) Educational differences in age-related patterns of disease: reconsidering the cumulative disadvantage and age-as-leveler hypotheses, Journal of Health and Social Behavior,Vol. 48(1), pp.1–15.
Dyhouse, C. (1978) Working-class mothers and infant mortality in England, 1895-1914, Journal of Social History, Vol. 12(2), p.248–267.
Foucault, M. (1998) Rozhdenie kliniki [Birth of the clinic], Moscow: Smy`sl.
Haggett, P. et al. (2000) The geographical structure of epidemics, Oxford University Press.
Hays, J. (2009). The Great Plague Pandemic. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick, New Jersey; London: Rutgers University Press, pp.37–61.
Herbert, E.W. (1975) Inoculation in Africa, The Journal of African History, Vol. 16, No. 4, pp.539–559.
Huerkamp, C. (1985) The History of Smallpox Vaccination in Germany: A First Step in the Medicalization of the General Public, Journal of Contemporary History. Vol. 20, No. 4, pp.617–635
Humphreys, N.A. (1887) Class Mortality Statistics. Journal of the Royal Statistical Society, Vol. 50(2), pp.255–292.
Jonson, N., Miller, J. (2002) Updating the accounts: global mortality of the 1918-1920 “Spanish” influenza pandemic, Bulletin of the history of medicine, Vol.76(1), pp.105–15.
Kalichman, S. C. (2018) “HIV Does Not Cause AIDS”: A Journey into AIDS Denialism.Pseudoscience: The Conspiracy Against Science.
Kitsenko, O.S., Kitsenko, R.N. (2019) Industrial`naya revolyuciya koncza XVIII-XIX vekov i novy`e riski dlya zdorov`ya [The industrial revolution of the late XVIII-XIX centuries and new health risks], Vestnik Smolenskoj gosudarstvennoj medicinskoj akademii [Bulletin of the Smolensk State Medical Academy], №1, pp. 214–222.
Killingray, D. (2003) A new “imperial disease”: The influenza pandemic of 1918-1919 and its impact on the British Empire, Caribbean quarterly, Vol.49 (4), pp.30–49.
Korben, A. Miazmy` i Narciss [Miasma and Narcissus]. O.B. Vajnshtejn (ed.), Aromaty` i zapaxi v kul`ture, Vol.1. Moscow: Novoe lit. Obozrenie, pp. 333–440.
Korneva, Yu.V. (2018) Konsolidirovannoe razvitie zdravooxraneniya v ramkax ES i VOZ: problema dostupnosti medicinskix uslug dlya korennogo naseleniya i migrantov, Social`ny`e i gumanitarny`e nauki [Consolidated health development within the EU and WHO: the problem of access to health services for indigenous people and migrants], Otechestvennaya i zarubezhnaya literatura, [Social and Human Sciences. Domestic and foreign literature], Series 11, Sociology, №3, pp. 199–216.
Krieger, N. (2001). Theories for social epidemiology in the 21st century: an ecosocial perspective, International journal of epidemiology, Vol.30(4), pp. 68–677.
Landri, A. (2014) Demograficheskaya revolyuciya [Demographic revolution], Demoskop, № 611–612 (http://www.demoscope.ru/weekly/2014/0611/nauka02.php) (20.07.2020)
Laporte, D. (2003) NON OLET – ne paxnet. O.B. Weinstein (ed), Aromaty` i zapaxi v kul`ture: V 2 kn. [NON OLET-does not smell] Vol.1, Moscow: Novoe lit. obozrenie, pp. 565–576.
Link, B. G., Phelan, J.C. (1995). Social conditions as fundamental causes of disease. Journal of health and social behavior, 36(Special Issue), pp.80–94.
Link, B.G., Phelan, J.C. (1986) Understanding sociodemographic differences in health–the role of fundamental social causes, American Journal of Public Health, Vol 86, pp.471–473.
Luckin, W. (1977) The final catastrophe – cholera in London, 1866, Medical History. Vol.21, pp.32–42.
McNeill, W. (2004) Vosxozhdenie Zapada: istoriya chelovecheskogo soobshhestva [The Ascent of the West: history of the human community], Moscow: Starklajt.
Mamedov, M. K. (2012) Uchenie ob e`pidemicheskom processe, kak ideologicheskaya osnova razvitiya e`pidemiologii infekcionno-parazitarny`x boleznej [The doctrine of the epidemic process as an ideological basis for the development of epidemiology of infectious and parasitic diseases], Biomedicina [Biomedicine], №2, pp. 25–36.
Mamelund, S.E. (2006) A socially neutral disease? Individual social class, household wealth and mortality from Spanish influenza in two socially constrasting parishes in Kristiania 1918-1919, Social science and medicine, Vol. 62(4), pp.923–940.
Mikirtichan, G.L. (2016) Iz istorii vakcinoprofilaktiki: ospoprivivanie [Из историивакцинопрофилактики: оспопрививание], Rossijskij pediatricheskij zhurnal [Russian Pediatric Journal], №1, pp. 55–62.
Mikhel, D. (2019) Mishel` Foucault i zapadnaya medicina [Michel Foucault and Western medicine], Logos, №2 (129), pp. 64–81.
Mikhel, D..V. (2007) Ospa v kontekste istorii [Smallpox in the context of history], Logos, №6 (63), pp.17–40.
Mikhel, D..V. (2009) Bolezn` i vsemirnaya istoriya [Disease and world history], Saratov: Nauchnaya kniga.
Moos, R. (1980) Social-ecological perspectives on health. G.C.Stone, F.Cohen, N.E.Adler (eds.), Health psychology: A handbook , San Francisco: Jossey-Bass, pз.523–547
Nureev, R.M. (2011) Feodal`noe obshhestvo kak vy`sshaya i poslednyaya stadiya tradicionnoj e`konomiki. Xristianskij tip kul`tury`[Feudal society as the highest and last stage of the traditional economy. Christian type of culture], TERRA ECONOMICUS, Vol. 9, № 3, pp. 95–14.
Omran, A.R. (2019) Teoriya e`pidemiologicheskogo perexoda: vzglyad 30 let spustya [The theory of the epidemiological transition: a look 30 years later], Demograficheskoe obozrenie [Demographic review], №1, pp. 177–216.
Ploubidis, G.B. et al. (2012) Social determinants of tuberculosis in Europe: a prospective ecological study, European Respiratory Journal, Vol. 40, № 4, pp.925–930.
Preston, S. H., Taubman, P. (1994). Socioeconomic differences in adult mortality and health status, Demography of aging, Vol.1, pp.279–318.
Ramirez, F. O., Boli, J. (1987) The Political Construction of Mass Schooling: European Origins and Worldwide Institutionalization, Sociology of Education, Vol.60(1), pp. 2–17.
Razin, E. A. (1999) Istoriya voennogo iskusstva [History of military art], Istoriya voennogo iskusstva VI–XVI vv. [History of military art in VI–XVI], Vol. 2, St. Petersburg: Poligon.
Registrar General (1913) 74th annual report of the Registar General for England, 1911. London: Registrar General Office.
Reshetnyak, D.V., Reshetnyak, V.K. (2015) Istoriya stanovleniya laboratornoj diagnostiki [The history of the formation of laboratory diagnostics], Patogenez [Pathogenesis], Vol.13, №2, pp.67–79.
Roberts, J.M., Westad, O.A. (2019) Mirovaya istoriya [World history]. Moscow: Centrpoligraf
Shirokikh, K.E., Mazurok, O.I. (2015) Istoriya e`pidemij grippa [History of flu epidemics], Medicinskie texnologii. Ocenka i vy`bor [Medical technology. Evaluation and selection], №3 (21), pp.73–77.
Sommer, I., Griebler, U., Mahlknecht, P. et al. (2015) Socioeconomic inequalities in non-communicable diseases and their risk factors: an overview of systematic reviews, BMC Public Health, Vol. 15, p. 914 (https://bmcpublichealth.biomedcentral.com/articles/10.1186/s12889-015-2227-y) (20.07.2020)
Supotnitsky, M.V. (2006) Pandemiya «ispanki» 1918-1920gg. v kontekste drugix grippozny`x pandemij i «ptich`ego grippa» [The Spanish flu pandemic of 1918-1920 in the context of other influenza pandemics and avian flu»], Medicinskaya kartoteka [Medical card index], №11, pp.31–34.
Supotnitsky, M.V., Supotnitskaya, N.S. (2006) Ocherki istorii chumy` [Essays on the history of the plague], Chuma dobakteriologicheskogo perioda [Plague of the prebacteriological period], Vol. 1. Moscow: Vuzovskaya kniga.
Tanner, M. (2008) The grass is not always greener: A look at national health care systems around the world, Cato Policy Analysis Paper, №. 613, pp.2–48.
Tatem, A. J., Rogers, D. J., Hay, S. I. (2006) Global transport networks and infectious disease spread, Advances in parasitology, Vol. 62, pp.293–343.
Taubenberger, J.K., Morens, D.M. (2006) 1918 Influenza: the Mother of All Pandemics. Emerging Infectious Diseases, Vol.12, pp.15–22.
Tsokova, V.A., Kabisova, A.R., Khalin, A.A. (2013) Nalogovy`e sistemy` evropejskix stran e`poxi zarozhdayushhegosya kapitalizma [Tax systems of European countries in the era of nascent capitalism], Russian Journal of Education and Psychology, №4 (24), p. 44.
Valyansky, S.I., Kalyuzhny, D.V. (2002) Drugaya istoriya nauki. Ot Aristotelya do N`yutona [Another history of science. From Aristotle to Newton]. Moscow: Publishing house ‘Veche’.
Vasiliev, K.G., Segal, A.E. (1960) Istoriya e`pidemij v Rossii [History of epidemics in Russia]. Gosudarstvennoe izd-vo medicinskoj literatury.
Vigarello, J. (2003) Chistoe i gryaznoe: telesnaya gigiena so vremen Srednevekov`ya [Clean and dirty: body hygiene since the middle Ages], Aromaty` i zapaxi v kul`ture, O.B. Weinstein (ed.), Vol.1, Moscow: NLO, pp.524–561.
Vishnevsky, A.G. (1982) Vosproizvodstvo naseleniya i obshhestvo: Istoriya, sovremennost`, vzglyad v budushhee [Population reproduction and society: History, modernity, looking to the future], Moscow: Finansy` i statistika.
Watts, S. (1997) The Human Response to Plague in Western Europe and the Middle East, 1347 to 1844. In Epidemics and History: Disease, Power, and Imperialism, Yale University Press, pp. 1–39.
Hobsbawm, E. (1999a) Vek revolyucii. Evropa 1789 – 1848 [The Age of revolution. Europe 1789 – 1848], Rostov-on-Don: Publishing house ‘Feniks’.
Hobsbawm, E. (1999b) Vek Kapitala 1848 –1875 [The Age of Capital], Rostov-on-Don: Publishing house ‘Feniks’.
Hobsbawm, E. (1999c) Vek Imperii 1875–1914 [The Age of Empire], Rostov-on-Don: Publishing house ‘Feniks’.
WHO (2018) 10 vedushhix prichin smerti v mire (https://www.who.int/ru/news-room/fact-sheets/detail/the-top-10-causes-of-death) (20.07.2020).
Zinkina, Yu.V., Grinin, L. E. et al. (2017) Istoricheskaya globalistika, [Historical globalistics], Vol. 2, XIX century, Moscow: Publishing house ‘Uchitel’; Izdatel`stvo Moskovskogo universiteta.