© 2021 МАНИЧКИН Нестор Александрович
МАиБ 2021 – №2 (22)
DOI: https://doi.org/10.33876/2224-9680/2021-2-22/07
Ссылка при цитировании:
Маничкин Н.А. (2021) Цифровизация медицины в реалиях пандемии: к дискуссии о проблемах биовласти. Медицинская антропология и биоэтика, 2 (20).
Нестор Александрович Маничкин –
кандидат исторических наук,
старший научный сотрудник
Центра медицинской антропологии
Института этнологии и антропологии
им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН
(Москва)
https://orcid.org/0000-0001-9308-0094
E—mail.: nes.pilawa@gmail.com
Ключевые слова: COVID-19, Big Data, VR, governmentality, 4П-медицина, пандемия, биовласть, биополитика, техника, телемедицина, цифровизация, виртуализация, медикализация
Аннотация: Статья посвящена осмыслению процессов цифровизации медицины в социально-антропологической перспективе. Выделяя сущностную связь технического и человеческого, автор отвергает тезис энтузиастов цифровизации о социальной нейтральности технологий, проблематизируя их развитие вопросами биовласти и биополитического производства. В дискуссию о последствиях цифровизации медицины, по его мнению, необходимо внести проблематику, связанную с управленческой ментальностью (governmentality), медикализацией общественной жизни и появлением новых технобиополитических сцепок, грозящих коренными, но пока не вполне ясными трансформациями жизни индивида и общества.
* Публикуется в соответствии с планом научно-исследовательских работ Института этнологии и антропологии РАН
Введение
Виртуализация и технизация, процессы по мере развития информационного общества все более и более захватывающие сферы общественной и частной жизни людей, давно стали важным объектом внимания антропологов, социологов, философов, культурологов, литераторов… – гуманитариев вообще. Если до Второй мировой войны разбор рисков и тревожных явлений, сопровождающих технический прогресс, и критические замечания в адрес позитивистско-сциентистской программы звучали преимущественно из лагеря консерваторов и неоромантиков, то в послевоенное время, характеризуемое глубокой рефлексией относительно ужасающих перспектив, открывшихся человечеству в области технических средств массового насилия и массового поражения, эта критика стала более широкой, а техника и технический прогресс перестали восприниматься как нечто a priori полезное и обязательно благое. Во второй половине XX века все громче начали раздаваться голоса, свидетельствующие о разочаровании в техническом оптимизме, который был свойственен раннему модерну.
Кибернетика, ставшая новым этапом технического прогресса, казалось бы, далеко отстоит от явных ужасов концлагерных костодробилок, медицинских экспериментов над военнопленными или ядерного оружия. Однако, сохраняя общие свойства технического, она также закономерным образом попадает в поле подозрения, скепсиса или критики. «Наивный» уровень этой критики можно проиллюстрировать многочисленными фантастическими романами про восстания роботов, антиутопиями, повествующими о новых технократических формах тоталитаризма, или появлением неорелигиозных (экологических) общин, проповедующих технофобию, эскапизм, отказ от использования приборов, жизнь в экопоселениях и т.д. Более искушенные критики, свободные от иллюзий относительно возможности выхода из-под власти технического развития, задумываются над тем, как правильнее или достойнее существовать в его условиях.
В XX в. мыслители обнаружили новые глубокие связи техники и капитализма, технологии и мышления, технической машинерии и «машин социального производства», что активно включило в критику и философию техники уже не только правых или консервативных интеллектуалов, но и левых. Новой вехой в осмыслении социально-исторического, а, следовательно, и технологического процесса стали работы французского мыслителя М. Фуко, убедительно и подробно разобравшего связь политических институтов Нового Времени, научно-технической революции, статистики, биологического контроля, рынка и управленческой ментальности (или правительности – англ. governmentality) (Фуко 2010; Фуко 2011; Делёз 1998: 65–71).
Надо сказать, что наиболее глубокий взгляд на социальные аспекты технологий подразумевает феноменологию и эпистемологию технического начала (греч. τέχνη). Это позволяет обнаружить сущностную и обоюдную связь человеческого и технического и избавляет нас от иллюзий, которые могли бы изолировать сущность технического в онтологическом обособлении: техника – не просто продукт человеческого творчества, не один лишь набор механизмов и инструментов, простых или сложных, но феномен деятельности и производства знания, прямо связанный с экзистенциальным расположением человека в мире, образ и способ господства субъекта над природой (Хайдеггер 1993: 221–238; Михайловский, Пилявский 2020: 356–378).
Один из наиболее ярких и непримиримых критиков нового витка цифровизации, сопровождающего пандемию COVID-19, итальянский философ и социолог Дж. Агамбен в своих актуальных высказываниях и суждениях опирается на тот анализ связи технического и биополитического, который был сделан им в работах, написанных в конце прошлого и начале нынешнего веков. В своей знаменитой «Наготе» Агамбен описывает постепенную потерю близкой связи с окружающими, которая замещается «виртуальной близостью с прибором», когда человек «теряет всякую идентичность и принадлежность к действительности» и делегирует свою субъектность «Великой машине во всех её бесконечных, тщательно продуманных ипостасях: от вращающихся турникетов при входе в метро до банкомата, от камеры, доброжелательно наблюдающей за тем, как он переступает порог банка или идёт по улице, до устройства, открывающего дверь в его гараж, – и, наконец, вплоть до этого обязательного удостоверения личности, которое всегда и везде неизбежно будет опознавать в нём того, кем он является» (Агамбен 2014: 89). В этой своей работе Дж. Агамбен доводит сращивание биоса человека и администрирующей техники до экзистенциального уровня: «Я существую, если Машина узнаёт или хотя бы видит меня; я живу, если Машина, которая не знает ни сна, ни бодрствования, но которая вечно бдит, гарантирует мне жизнь; меня не забыли, если в Великой памяти сохранены мои численные и цифровые параметры» (Агамбен 2014: 89). Пандемия COVID-19, которая обнажила и легитимировала электронные системы слежения и регистрации данных, подключив их к дисциплинарному аппарату биовласти, таким образом, стала своего рода «сбывающимся пророчеством» Агамбена.
В конкретной ситуации агамбеновскую проблематику можно легко найти в ситуации разрыва между врачом и пациентом, которые в условиях телемедицины, будь это чрезвычайная практика, обусловленная требованиями пандемии, или ординарная практика, включенная в пакет цифровой медицины, приводит к смене «доктороцентричной» медицины на «прибороцентричную». Медицинские антропологи, историки и социологи медицины описывают смену диспозиции, которую исторически претерпел пациентский опыт с переходом от традиционного врачевания к биомедицине, подмечая разного рода дегуманизирующие явления, в том числе исчезновение личности больного, растворившейся в потоке администрируемых «биологических объектов» (Михель 2016: 90).
В центр биомедицинского процесса с эпохи Нового Времени становится не пациент, а врач, принимающий властные решения относительно судьбы очередного «биообъекта» или «клинического случая». И все же врач не отчужден от пациента в той степени, в которой он отчуждается от него по мере развития технологий, когда на смену простому стетоскопу приходит многочисленная и сложная диагностическая техника, с одной стороны, позволяющая гораздо качественнее заглядывать внутрь организма, с другой, вытесняющая непосредственность живого общения пациента с врачом, и наряду с бюрократическими процедурами возводящая между ними новые когнитивные барьеры. Биомедицинский взгляд на тело отвечает и его политической анатомии, непосредственно связанной с социальным телом, включающим каналы коммуникации и узлы в отношениях власти и знания (Фуко 1999), а потому со сменой технической эпистемы и социокультурного ландшафта обязательно трансформируется само понимание телесности. И в этом смысле, когда мы запускаем машины, машины тоже запускают нас – нашу будущую субъектность, пока еще скрытую от нас привычным знанием и все еще действующими, но уже идущими к своему закату культурными конвенциями.
Известно, что биомедицина, оформившаяся с развитием индустриального общества, рассматривает человеческое тело как механизм, который можно разобрать на части, «лечение превращается в ремонт, а врач выступает как технический эксперт по биологическим системам тела» (Михель 2020: 48). 4П-медицина, одним из принципов которой является «персонализированность», претендует на то, чтобы вернуть субъектность и человеческое измерение пациентам – подключив к машинерии их тел машинерию кибернетики. В появившихся киберклиниках и лабораториях цифровой медицины используются такие определения как «виртуальный пациент» и «персональный биодизайн». Однако, гарантирует ли переход от метафоры тела как механизма к метафоре тела как информационной системы (дробного фрагмента в потоке Big Data) гуманизацию или, напротив, это еще больше отчуждает врача от пациента и разделяет целостную биологическую реальность последнего на огромное количество подсистем? Способны ли цифровые технологии вернуться к холизму, если сама их математическая сущность обращена не к целому, но к части? С индивидом (лат. individuum – неделимый) или с «дивидом» («делимым») будет иметь дело телемедик? Что повлечет для врача и пациента триумф «прибороцентризма» – рассечение телесно аффектированного контакта плоскостью монитора? Как отразиться слияние биологического, кибернетического, административного начал на жизни людей в социокультурном и биополитическом плане? Что даст обществу новый виток медикализации, подгоняемой, с одной стороны, бурным развитием цифровых технологий, а с другой – законами рынка и технократическими решениями власть предержащих, предпринимаемыми в духе governmentality? Эти и многие другие вопросы заставляют привлечь к разбору процессов цифровизации (виртуализации) в области медицины разные точки обзора, обратиться к полю и возможностям медицинских антропологов, биоэтиков, специалистов в области биополитики и цифровой безопасности, политологов и социальных философов.
Подобный «глобальный подход» не должен казаться чем-то спекулятивным, оторванным от реальности или «слишком теоретическим», поскольку он нацелен как раз на лучшее понимание сиюминутной реальности и насущных проблем, на овладение ими, причем, не по разрозненности, а в их связанности. Мы можем приветствовать достижения телемедицины в том, что она позволяет охватить удаленных пациентов или преодолеть продиктованное эпидемическими мерами социальное дистанцирование, и одновременно порицать перевод медицинского образования на дистанционные рельсы, удаление студентов-медиков от эмпирической «постели больного», но мы должны понимать, что это «две стороны одной медали» – цифровизации социальных отношений, которая продиктована далеко не только одним техническим прогрессом per se и приведена к интенсивному росту далеко не только одной пандемией коронавируса. Сложную природу и сущность цифровизации необходимо прояснить, в первую очередь для того, чтобы избавиться от иллюзий и оградиться от крайностей.
Технобиополитические зоны неразличимости
Стало консенсусом, что пандемия COVID-19 определила не только ускорение цифровизации сферы здравоохранения, но и широкое внедрение цифровых, дистантных технологий вообще. Философ Е. Блинов в связи с этим называет коронавирус новой «царствующей болезнью», которая, возможно, «будет не только способствовать совершенствованию техник власти, но и изменит сами принципы функционирования политических институтов» – не спеша с однозначными утверждениями, он подмечает, что «ряд уже известных антитеррористических технологий, как, например, слежка за отдельными гражданами через цифровые приложения и наблюдение за ними с помощью дронов, имеют все шансы на то, чтобы стать элементами нового диспозитива безопасности» (Блинов 2021: 98).
Хотя COVID-19 действительно стал «царствующей болезнью» эпохи, вирус SARS-CoV-2 не был первым агентом, который способствовал сочленению на технологической (информационной) базе ранее разведенных областей: полицейской (антитеррористической) и медицинской (эпидемиологической). Можно говорить о том, что к началу эпидемии нового коронавируса в ряде государств, а отчасти и на международном уровне, уже была проведена некоторая работа в этом направлении. Она стартовала еще в 2003 году, когда в целях контроля над вспышкой атипичной пневмонии SARS гибридизация, по выражению американского философа и исследователя культуры Ю. Такера, подчинила и охватила сферы «компьютеров, коммуникаций, больниц, медицинских рекомендаций» и государственного контроля в сфере безопасности, включая биотерроризм. Анализируя этот опыт, Такер пишет о наложении друг на друга эпидемических сетей, информационных сетей и сетей государственного контроля: такое «трижды сетевое» положение одновременно усиливает как полицейский надзор, так и медикализацию общественной жизни. Тогда, в 2003 году, совместная работа ВОЗ и государственных структур США по локализации и преодолению атипичной пневмонии увенчалась успехом, благодаря чему бионадзор морально и юридически узаконил свой новаторский инструментарий и выдвинулся на новые топологические и политические рубежи (Такер 2020: 96).
В своих эссе, написанных в 2005-2006 годах, Такер анализирует не только работу ВОЗ, функционирование служб биологической безопасности США, но и современную культуру, ее биотехнологические дискурсы о кодах, сетях, вирусах (в том числе компьютерных, информационных: «вирусная реклама», «токсичные новости» и т.д.), отмечая стремительно растущую медикализацию социального тела и образование зон неразличимости, в которых сливаются болезни и нарушения общественного порядка, а информация, биология и политика образуют гибридные сцепки. Из такеровского анализа явственно проступают контуры будущего – нашего наступившего настоящего, пандемического мира, который возник не из одной лишь реальности вируса, а, прежде всего, из антропологической реальности – культуры, техники и биополитики позднего модерна и постмодерна, или того, что многие называют постлиберальным капитализмом (цифровым капитализмом). Для описываемых реалий характерно постепенное сращивание сфер национальной безопасности и здравоохранения, и возможность для такого сближения дают новые технологии, включая как системы слежения, так и связанные с ними Big Data.
Поскольку для сетей эпидемиологического контроля не имеет значения происхождение заболевания – естественное оно или искусственное – то угроза, исходящая от этого заболевания, становится причиной, необходимой для поддержания логики чрезвычайного положения, действующей внутри тройственной сети: сети заражения, сети информации и сети контроля. Технократическая логика чрезвычайных мер – один из объектов критики и страхов тех, кто опасается пролонгации опробованных во время пандемии технобиополитических мер и реалий на последующее время. Таков, в частности, смысл нашумевшего обвинения в «изобретении эпидемии», прозвучавшего из уст Дж. Агамбена (Agamben 2020b). По сути, оно является практической экспертизой ситуации, сделанной мыслителем на основании ранее высказанных им идей об установлении политической власти суверена из возможности вводить чрезвычайное положение (Agamben 1998).
Интересно, что сближение медицинского языка с языком программирования – а это тоже важная работа по созданию зон неразличимости – наблюдалось и вне эпидемического дискурса. Одной из ключевых черт общества биополитического контроля стало изменение семиотического статуса человеческого тела, его восприятие в качестве кода. Код, эта главная единица сетей, как отмечает И. Стаф, становится важнейшим понятием в области телесности: «от нутрициологии, науки о питании организма на клеточном уровне (в частности, питания в соответствии с группой крови, где группа крови служит «кодом доступа», позволяющим человеку получить информацию, необходимую для управления собственным здоровьем), до воздействия на генетический код человека и клонирования». Бурное развитие геномики, также ставшее возможным благодаря освоению технологий Big Data, заставляет предположить, что «эпоха клинической медицины уходит в прошлое, а на ее месте возникает какая-то новая наука» (Стаф 2006: 243-244).
Пандемия коронавируса способствует резкому наращиванию власти и влияния крупных технологических корпораций. Американский антрополог Р. Харрисон в своем интервью германскому изданию «Die Welt» замечает, что в нынешних реалиях экзистенциального отчуждения реализуются бессознательные устремления технократии, «мечты Силиконовой долины»: люди уединяются вместе с приборами, реальное заменяется виртуальным, мир и жизнь миниатюризируются на экранной плоскости (Pines 2020). Аккумулирование биомедицинских данных на серверах корпораций, в том числе посредством растущего распространения различных «приложений здоровья» и контролирующих биологические параметры цифровых девайсов, наделяет техногигантов еще большим влиянием. Без преувеличения можно сказать, что никогда в истории человечества не создавалось столь обширных и столь структурированных биологических архивов.
В процесс слежения за биологическими параметрами тела теперь включены не только врачи и пациенты (а также здоровые люди), но и технические агенты, причем во многих случаях врачи в этом процессе уже не требуются. Развитие телемедицины подразумевает тренд, благодаря которому здоровье перестанет быть частной и интимной зоной, все больше и больше интегрируясь в машинерию контроля и рынка. Персонализированный подход отлично совместим с рыночными технологиями, что легко заметить по тем высотам персонализированности, которых достигла таргетированная реклама. Вполне вероятно, что предложение лекарств, БАДов и медицинских услуг будет использовать, в том числе, и достижениях этих технологий, все глубже и глубже вовлекая потребителя в медикализированную реальность, полную тревожных сигналов и готовых «спасительных» предложений.
Еще одно направление технобиосоциальной неразличимости образовано добавлением к спайке технологических и медицинских реалий не рыночного аппарата, а аппарата полицейского. Использование дронов и мобильных приложений, следящих как за местоположением человека, так и за его биологическими параметрами, стало объектом внимания израильского историка и антрополога Ю.Н. Харари, называющего ситуацию пандемии «наибольшим кризисом нашего поколения», который «на долгие годы» определит векторы развития не только систем здравоохранения, но также областей экономики, политики и культуры (Harari 2020). Поскольку людей ставят перед выбором (ложным, с точки зрения Харари) между свободной жизнью и здоровьем, они выбирают здоровье. Конечно, различные электронные технологии, с помощью которых правительства могут следить за гражданами, а корпорации манипулировать их аффектами, потребительским поведением и повседневностью, появились не сегодня и даже не вчера. Однако, как точно указывает Харари, именно сегодня, во время пандемии COVID-19, невиданное доселе в таких масштабах развертывание этих технологий, происходящее в ситуации, которая морально легитимирует этот процесс, а любых критиков позволяет записать в число «ковид-диссидентов» и врагов общества, мы переходим от скрытого надзора к явному. Тот же Ю.Н. Харари ставит принципиальный вопрос о демократичности новых технологий, включая поддерживаемую развитием Big Data геномику. Не приведет ли перспективное редактирование тел к созданию новой элиты, которая впервые в истории человечества будет отличаться от масс не только (и не столько) социально-экономически, сколько биологически?
Цифровизация медицины – только одно из направлений в общей работе по созданию новой технобиополтической реальности, в которой зоны неразличимости, возможно, будут расширяться настолько, что охватят все или почти все. Что лежит за процессом такого «токсичного» или «вирусного», пользуясь языком эпохи, процесса? Возможно, прорыв технического в зону интимного и биологического еще раз демонстрирует тотальную природу техники как таковой. Здесь можно вспомнить термин немецкого мыслителя Э. Юнгера «тотальная мобилизация», которым он описывал технический прогресс XX века (а также сопровождающие его социальные явления), делая прогностические наброски для века XXI. Близкий Э. Юнгеру М. Хайдеггер в свою очередь использовал понятие Machenschaft, то есть делячество, махинация, манипулирование вещами мира. Согласно его критическому взгляду, мир и человек находится под угрозой, исходящей от машинной техники, которая выводит природу из ее сокрытости, превращая в энергетический источник. Именно поэтому технику нельзя считать социально нейтральным инструментом, а делить атомную энергию на «хорошую» и «плохую» – значит промахиваться мимо антропологического содержания технического развития. С эпохи Нового Времени это развитие усиливает разрыв между онтологией, этикой, эстетикой и теорией познания, все больше погружая человека в Machenschaft, преобразуя его мышление в технологическое или технократическое, сводя природу и все сущее с уровня жизненного партнера человека до уровня материала, пропускаемого сквозь машинерию эксплуатации, конгломераты приборов и цифр (Михайловский, Пилявский 2020).
Медикализация сквозь призму биовласти
В 2016 году наблюдатели отмечали ведущуюся в российском обществе активную полемику по вопросам целесообразности использования технологий Big Data в различных секторах народного хозяйства, включая систему здравоохранения. Тогда эксперты констатировали, что цифровизация бизнес-процессов уже охватила практически все отрасли, но «Россия находится на самом начальном этапе использования этих технологий» (Цветкова, Черненко 2016: 148). Спустя три года вполне распространенными вещами стали электронная медицинская карта и услуги телемедицины, в которых увидели «ключ к развитию превентивных мер» в области здоровья (Ижунинов 2019:10). Работа над терминами и названиями еще не закончена: «новую медицину» называют как «персонализированной», так и «точной медициной»: «Точная медицина принимает во внимание индивидуальные особенности: разнообразие генов, условий окружающей среды, образов жизни и даже бактериальной микрофлоры, а также предполагает применение новейших технических достижений, что призвано обеспечить каждого пациента помощью, которая будет лучше всего соответствовать именно его состоянию» (Раскина и др. 2017).
Пандемия не только подхлестнула темпы внедрение Big Data в область здравоохранения, но и значительно «расширила полномочия» искусственного интеллекта. Подчеркивая обусловленность цифрового подхода к борьбе с коронавирусом «масштабами распространения заболевания и возможностью накопления больших объемов данных по множеству случаев протекания болезни при различных условиях», специалист data science И. Прошин отмечает также «значительный потенциал имеющихся технологий искусственного интеллекта (ИИ) по обобщению больших объемов информации и приобретенным опытом их применения», что позволяет «собирать и накапливать медицинскую информацию» и «проводить мониторинг состояния пациента». В свою очередь гендиректор Института прикладной математики и информатики (ИПМИ) Н. Полковникова в той же публикации уточняет, что такая работа может вестись с использованием видеокамер наружного наблюдения, определением места произведения операций по банковским картам и траекторий перемещения человека через сигнал операторов мобильной связи (Big Data против… 2020).
В первую очередь технобиологические машины контроля заработали в Москве, затем системы распознавания на базе Big Data и Machine Learning были введены в Калуге, Тюмени, Екатеринбурге и Белгородской области. Распознавательную слежку, несмотря на протесты общественных активистов и многочисленные случаи некорректной работы технологий с фотографиями «невинных граждан» (Роскомсвобода… 2020), привлекли и к слежению за соблюдением «режима самоизоляции». В этом смысле РФ движется в ногу с другими технологически продвинутыми государствами мира (Маничкин 2021: 154–155).
Дж. Агамбен уже сформулировал парадокс, согласно которому «незарегистрированный в системе гражданин будет более свободен, чем тот, у кого есть QR-код, и именно масса граждан с кодами должна протестовать и возмущаться, поскольку отныне их будут считать, отслеживать и контролировать…». Как и многих других, Агамбена тревожит перспектива: под предлогом охраны здоровья или под каким-то иным благовидным предлогом уже после окончания пандемии может остаться режим слежения, какого «не было даже при самых тоталитарных режимах». В правительстве КНР, уточняет автор, успели заявить, что будут поддерживать свои системы отслеживания и мониторинга и после окончания пандемии (Агамбен 2020b). Дж. Агамбен непрестанно критикует медикализацию общественно-политической жизни, которой вменяет переход от «дисциплинарного общества» к «обществу контроля», основанному «на практически неограниченном цифровом контроле индивидуального поведения», ставшего «количественно измеримым за счет алгоритмов». Выступая в итальянском Сенате, Агамбен уподобил пандемические ограничения фашистскому режиму, помноженному на технологические возможности современности: «И как можно согласиться с тем, что впервые в истории Италии после фашистских законов 1938 года о неарийских гражданах, создаются граждане второго сорта, которые подвергаются ограничениям, которые со строго юридической – я подчеркиваю, юридической – точки зрения ни в чем не уступают тем, которые были установлены этими зловещими законами?» (Агамбен 2021).
Понятие медикализации было применено М. Фуко в его анализе отношений государства и населения, власти и индивидуумов. Фуко описывал медикализацию как процесс переосмысления все большего числа аспектов человеческого существования, поведения и телесности в качестве медицинских проблем, что неизменно способствует распространению профессиональной власти медицины на различные сферы жизни. Медикализация – далеко не новое явление. Исторический материал позволил Фуко показать, что медицинские авторитеты всегда были озабочены социальным поведением и давно работали как агенты социального контроля и биовласти. Когда мы говорим о биовласти, речь не идет обязательно об очевидных формах институциональной власти или авторитарной власти, каковую можно найти в медицинских учреждениях, но также (и даже в большие степени) о конфигурациях власти в более тонкой форме распределенных систем знания и самодисциплины (Samuelsen, Vibeke 2004: 7). Самодисциплина, как указал Фуко, зиждется на культурной самоидентификации, которая привязывает человека к тем или иным истинам (режимам знания), подчиняет его таковым.
Биовласть – это не власть как правление, а отношения или структуры властвования. С помощью этого концепта М. Фуко описывал модерные общества в их движении ко все большей организованности ради увеличения силы и производительности. Целью дисциплины является создание человека, с которым можно было бы обращаться как с «послушным телом», и в этом смысле важны не только техники подчинения, но и техники самоидентификации и самодисциплины – развитие знания, посредством которого субъект задает и определяет самого себя (Samuelsen, Vibeke 2004: 8). Таким образом, биовласть – это вполне персонализированный феномен. Однако распределенная самодисциплина нуждается в режиме побуждения с помощью информационных импульсов конструируемой самоидентичности. Такую «демократичность», пожалуй, можно тоже сравнить с «демократичностью» таргетированной рекламы. Разумеется, медикализация политического дискурса, медиа и вообще социальной жизни человека служит прекрасным и всеохватывающим орудием подобной биовласти. Цифровизация же, сопровождающая медикализацию (и теперь объединенная с ней), обеспечивает сверхплотное проникновение биовласти – своего рода просвечивание социального тела.
Помимо биополитических черт современная медикализация отличается некоторыми другими. Среди них – тенденции фармацевтизации и генетизации, конечной целью которых видится построение бионического общества. Информационные технологии делают процесс медикализации все более гибридным, когда биологическое, технологическое и менеджериальное образуют новые сцепки. Отмечается еще одно важное измерение медикализирующих процессов – мировоззренческое или дискурсивное (Дж. Агамбен со свойственной ему полемичностью называет его «религиозным»): вопросы здоровья, лечения, соблюдения телесных режимов все чаще становятся фундаментом для личного мировоззрения, социальной реализации, образа жизни, а в последнее время и – политического выбора.
Ранее Дж. Агамбен полагал, что медицина – это только одна из частных форм биополитического производства. Такая позиция не позволяет объяснить удовлетворительным образом, как доминирующее биомедицинское знание артикулирует жизненные процессы внутри биополитики (Такер 2020: 38). Однако во время пандемии COVID-19 мнение Агамбена серьёзно изменилось: теперь он видит в медикализации отчетливые метафизические и религиозные черты. В своей заметке «Медицина как религия» Агамбен утверждает, что на современном Западе сосуществуют три основные системы убеждений или системы веры (итал. sistemi di credenze), которые иногда пересекаются: христианство, капитализм и наука. Данные системы убеждений находятся в состоянии неявного, но ожесточенного конфликта, в котором побеждает наука. Однако внутри научной системы убеждений особое место занимает медицина, которая, хотя и не нуждается в догме или в доксе, поскольку фундаментальные понятия из биологии, все же демонстрирует целый ряд черт, характерных для религии, включая дихотомию благого и злого, культ оздоровления и выздоровления, требующий «постоянного поклонения», а также эсхатологический пафос, сочетающийся с кризисом капиталистического производства. Агамбен уточняет, что «медицинская религия не предлагает перспективы спасения и искупления – выздоровление всегда временно, поскольку злое божество, вирус, не может быть уничтожен раз и навсегда» (Agamben 2020a). С этой новой религией, по мнению мыслителя, нужно бороться.
Время пандемии, активизировавшее медикализацию общественной жизни, цифровизацию медицины и образование новых техносоциальных сцепок, вывело на передний край и главный способ критики происходящих процессов – биополитику. Как метко заметил Б. Латур, мы оказались в реальности, когда люди и общества словно бы исполняют «карикатурную роль объекта биополитики, вышедшего прямо из лекций М. Фуко» – «государство статистики» воскресает и перерождается в «государство больших данных», а граждане подвергаются различным «карантинным» ограничениям, осуществляемым при помощи полицейской власти (Latour 2020). Закономерным образом биополитические подходы в целом и подходы Фуко в частности стали основным контуром глобальной гуманитарной дискуссии о социальных реалиях пандемии COVID-19 (Маничкин 2021).
В своем эссе, посвященном появлению социальной медицины, Фуко задается вопросом, можно ли утверждать, что современная медицина является индивидуальной или индивидуалистической, поскольку существует в рамках рыночных отношений? По его мнению, это не так: «Современная медицина представляет собой социальную медицину, основа которой – определенная технология социального тела; медицина есть социальная практика…» (Фуко 2006: 82). Поскольку контроль общества над индивидами осуществляется не только через сознание, веру или идеологию, но в теле и вместе с телом, в рыночном обществе тело является биополитической реальностью, а медицина – биополитической стратегией.
Если медицина – важная часть биовласти, организующая контроль за телом гражданина и социальным телом народа, встает вопрос о пределах этой власти: существует ли риск перехода такого контроля в тоталитарные формы, особенно с учетом технизации и гибридизации социальных процессов, описанных выше? Политолог из Университета Альберты (Канада) А. Полёгкий считает это вполне реальной перспективой, предотвратить которую можно лишь путем «освобождения из-под механизмов осуществления власти доминирующих дискурсов», что видится маловероятным в условиях пандемии. В итоге, по мнению этого автора, значительная часть человечества перейдет от дисциплинарного общества к обществу «эффективности», где социальное тело будет полностью поглощено машинерией власти, включающей в себя не только цифровой контроль, но и цифровое производство знания – дискурсивные практики, идеи, установки и образы (Полёгкий 2020).
Технократия и управленческая ментальность
Один из наиболее обсуждаемых и чувствительных аспектов всеобщей цифровизации – онлайн-образование, в том числе в сфере медицины. В этом вопросе к лагерю критиков зачастую присоединяются и те люди, которые далеки от общего неприятия этого процесса и никак не связаны с сопротивлением по отношению биополитическим ограничениям и распространению технологий VR (виртуальной реальности) в целом. Действительно, мало кто желает доверить себя рекомендациям медика, который учился «через экран». Такой медик в своей работе, при диагностировании и назначении лечения, надо полагать, будет охотнее и менее критично использовать подсказки искусственного интеллекта, к инструментарию которого он привык.
Распространение VR-технологий в области медицины диктуется со стороны governmentality соображениями по «оптимизации». Характерно, что среди целей работы междисциплинарного VR-комплекса, работающего в рамках Сеченовской киберклиники, значится коммерциализация конечного продукта и его модулей, и подчеркивается, что «виртуальные научные исследования дешевле и логистически доступнее, чем реальные» (Образовательные проекты…). Разумеется, помимо финансовых соображений внедрение систем искусственного интеллекта в медицину обосновывается биологической безопасностью: распределение медицины по гибким сетям ставит своей целью охватить социальное тело машинами здоровья и биодизайна, снизить нагрузку на медиков, минимизировать лишние или несущие риск контакты. Спросим себя, так ли уж далек от истины алармист Дж. Агамбен, отмечающий, что «после того, как на смену политике пришла экономика, теперь и она тоже должна быть интегрирована в новую парадигму биобезопасности, для управления которой придется пожертвовать всеми другими требованиями» (Агамбен 2020a)?
От энтузиастов цифровизации медицины и других сфер часто приходится слышать, что технологии per se не могут считаться вредными или опасными, и только их неправильное использование людьми способно испортить изначально полезное начинание. Специалист data science И. Прошин, к примеру, уверен, что «сами технологии Big Data, как и любые другие, не могут нарушать права людей», и важно «их использование во благо, а не во вред человеку, что должно регулироваться законодательством» (Big Data против… 2020).
Разделять технологии и человека, представляя первые исключительно пассивным, лишенным какой-либо агентности объектом в руках «творца», якобы способного к юридическому или этическому самоограничению, – наивность в духе позитивизма XIX века, вероятно, простительная программистам, но едва ли допустимая для серьезного гуманитарного осмысления. Антропология, социология и философия давно показали обоюдоострую связь технического и социокультурного, встроенность техники внутрь социального и ментального. Как заметил Ж. Делез, описывая биополитичекую проблематику М. Фуко, «машины бывают социальными прежде, чем стать техническими»: до того, как появляется технология материальная, существует некая человеческая, социальная технология (Делез 1998: 66). Техника, будучи принципиальным способом человека по приведению природы к наличному существованию, по опредмечиванию и эксплуатации сущего, отражена в технократической ментальности власти и созвучна тому, что иногда называют менеджериальной логикой и тому, что шире понимается как управленческая ментальность (governmentality).
Концепт governmentality, способа рационального мышления о политической власти или искусства управления, был использован М. Фуко в его эпистемологическом анализе модерна. Он связывает возникновение управленческой ментальности с зарождением и развитием политической экономии и дисциплинарного общества. Управленческая ментальность или «правительственность» относится не к управлению территориями, поселениями или административными либо политическими структурами, а к управлению людьми в их социальном и культурном поведении. На этнографическом материале периода британского господства в Индии М. Фуко, в частности, демонстрирует, как медики, налаживая распространение фармацевтических препаратов, осуществляя обучение медперсонала, реализуя программы прививок и гигиенического просвещения, работали на осуществление большой миссии по «внедрению цивилизации» в миры колониальных подданных. Этот пример демонстрирует место медицины в процессах governmentality: медицина – отнюдь не только явное орудие власти или империи, но гораздо более тонкий инструмент, работающий с производством знания, дисциплины и техник телесности (Samuelsen, Vibeke 2004).
В различных работах М. Фуко можно найти прогнозы исторической возможности такого политэкономического поворота, в результате которого люди будут принимать свои решения и конструировать свою повседневность в результате игры стимулов (Фуко 2010; Фуко 2011). Как мы знаем, контроль человеческих побуждений, вычисление и прогнозирование действий человека – одно из важнейших направлений в области развития искусственного интеллекта и Big Data, технологий, которые могут маскировать контроль под «самоконтроль», а навязывание услуг под индивидуально и персонифицировано ориентированную помощь потребителю. Так работает таргетированная реклама, и нет оснований полагать, что рыночный извод персонифицированной медицины будет работать по иным принципам. Вероятно, цифровой капитализм и общество постлиберальных индивидов станут функционировать под мягким, но всепроникающим, если не сказать тотальным контролем новых форм управленческой ментальности – цифровой технократии, идущей по пути оптимизации, цифровизации и «персонализации».
Исследователи уже пытаются нащупать эти формы governmentality и дать свои прогнозы. Отмечается, что для цифровой управленческой ментальности, отличной от других видов governmentality (либерализма, авторитаризма, неолиберализма), «характерно управление с использованием цифровых платформ», манипулирующих аффектами человека (Игнатьева 2020: 470). Если неолиберальная рациональность, поскорее распрощаться с которой призывают левые политические силы, зиждется на состязательности и конкуренции, то цифровая управленческая ментальность апеллирует к участию граждан, плюрализму и социальному сотрудничеству. Такая «партисипаторность» управления, однако, не свободна ни от манипулятивных стратегий, ни от дисциплинарных (или самодисциплинарных) техник биовласти. Цифровая управленческая ментальность, новая технократия, сетевая и распределенная, атомизированная и персонифицированная, является той реальной силой, которая определит наиболее оптимальным для нее способом стратегии использования Big Data в медицине, – именно она, а не добрая или свободная воля, юридические или этические ограничения, на которые указывают сторонники «продуманной» цифровизации.
***
В 1950 году немецкий философ и психиатр К. Ясперс признался, что его надежды на науку, которая искупит ужасы войны, сильно пошатнулись, а человечество, долго время развивавшееся в относительно стабильных и поступательных темпах, теперь оказалось «подхвачено стремительным движением науки и технологий, влекущим его неведомо куда» (Jaspers 1950). Тревожные ощущения, которые многие испытывают в наши дни, также связаны с невиданными темпами наступления новой цифровой реальности, технобиологические сцепки которой сулят коренные трансформации индивидуальной и общественной жизни. «Неведомо куда» К. Ясперса, едва ли способного представить себе наши дни, наступило, но мы стоим на пути к новым туманным перспективам. Поставленные в такое положение, мы обращаемся к гуманитарным знаниям и вопрошаем о человеческом существовании, достоинстве и субъектности, свободе и контроле, индивидуальной и социальной телесности. Постковидная социально-антропологическая перспектива все еще остается смутной, но в ней уже различимы некоторые глобальные формы и траектории, в том числе постепенное удаление человека от антропоцентризма навстречу требованиям среды, сетям и гибридным сцепкам (Маничкин 2021: 156-157). По этим траекториям протекает и цифровизация медицины.
Если биополитическая оптика и медико-антропологические подходы позволяют нам понимать, что медицина не является «чистой наукой», как это некоторое время считали, а является частью исторических (и, следовательно, политических) систем, то социальная философия и философия техники дают нам возможность осознать, что производство и техника есть – не пассивная вещь в руках актора, якобы наделенного свободной воли и могущего употребить их во благо или во зло, а есть – способ существования человеческого субъекта в покоряемом сущем или, если угодно, агент, захватывающий саму ментальность управления. Поэтому техника столь неотвратимо и грандиозно трансформирует социальную реальность на протяжении человеческой истории. И только всестороннее гуманитарное осмысление в герменевтическом духе даст нам шанс понять истину разворачивающихся технобиополитических процессов.
Источники
Агамбен, Дж. (2020a) Биобезопасность и политика. Центр политического анализа(https://centerforpoliticsanalysis.ru/position/read/id/biobezopasnost-i-politika) (01.11.2021).
Агамбен, Дж. (2020b) QR-код. Центр политического анализа (https://centerforpoliticsanalysis.ru/position/read/id/qr-kod) (01.11.2021).
Агамбен, Дж. (2021) Выступление в Сенате 7 октября 2021 года. Центр политического анализа(https://centerforpoliticsanalysis.ru/position/read/id/vystuplenie-v-senate-7-oktjabrja-2021-goda) (01.11.2021).
Big Data против COVID-19 (2020) Rspectr.com (https://www.rspectr.com/articles/617/big-data-protiv-covid-19)(01.11.2021).
Образовательные проекты Сеченовского Университета в виртуальной и дополненной реальности (неопубликованный документ)
Полёгкий, А. Биополитика коллективного тела и дискурс пандемии. Политком (https://politcom.org.ua/biopolitika-kollektivnogo-tela-i-diskurs-pandemii) (01.11.2021).
Роскомсвобода (2020) Распознавательная слежка. (https://roskomsvoboda.org/54969) (01.11.2021).
Agamben, G. (2020a) La medicina come religione? Quodlibet. (https://www.quodlibet.it/giorgio-agamben-la-medicina-come-religione) (10.12.2021). (01.11.2021).
Agamben, G. (2020b) L’invenzione di un’epidemia. Quodlibet. (https://www.quodlibet.it/giorgio-agamben-l-invenzione-di-un-epidemia) (01.11.2021).
Jaspers, K. (1950) Is Science Evil? Answering the Attack on Modern Knowledge and Technology, Commentary, March 1.
Harari, Y.N. (2020) The world after coronavirus. Financial Times. (https://www.ft.com/content/19d90308-6858-11ea-a3c9-1fe6fedcca75) (28.11.2021).
Latour, B. (2020) Is This a Dress Rehearsal? Critical Enquiry (https://critinq.wordpress.com/2020/03/26/is-this-a-dress-rehearsal) (12.11.2021).
Pines, S. (2020) Robert Harrison: «Die Krankheit hat fast den Status eines Gerüchts». Die Welt.
(https://www.welt.de/kultur/plus207908299/Robert-Harrison-Die-Krankheithat-fast-den-Status-eines-Geruechts.html) (10.12.2021).
Библиография:
Агамбен, Дж. (2014) Нагота, М.: Издательство Грюндриссе.
Блинов, Е. (2021) «Царствующая болезнь»: Фуко об институциональном смысле эпидемий и «компактных моделях» отношений власти, Логос, т. 31, № 2, с. 79–194.
Делёз, Ж. (1998) Фуко, М.: Издательство гуманитарной литературы.
Игнатьева, О. (2020) Цифровая управленческая ментальность: партисипаторное управление vs. биополитика, Политическая экспертиза: Политэкс, т. 16, № 4, с. 462–473.
Ижунинов, М. А. (2019) Big Data в здравоохранении, Молодой ученый, № 50 (288), с. 8–10.
Маничкин, Н.А. (2021) Биополитические аспекты пандемии COVID-19: общественная дискуссия о свободе и трансформациях социальной жизни, Сибирские исторические исследования, №2, с. 141–161.
Михайловский, А.В., Пилявский, Н.А. (2020) Мартин Хайдеггер и будущее: почему у техники не техническая сущность и зачем нужна поэзия в XXI веке. Ю.М. Романенко (ред.). М. Хайдеггер и русская философская мысль, Спб.: Издательство РХГА.
Михель, Д.В. (2016) История болезни в социокультурном контексте: философское осмысление медико-антропологических исследований пациентского опыта, Вестник Самарской гуманитарной академии, № 2 (20), с. 88–109.
Михель, Д.В. Социальная антропология медицинских систем: медицинская антропология: учебное пособие для студентов, Саратов: Новый Проект.
Раскина, К.В., Мартынова, Е.Ю., Перфильев, А.В., Сычев, Д.А., Шуев, Г.Н., Фатхутдинов, И.Р., Мусиенко, С.В., Никогосов, Д.А., Жегулина, И.О., Бавыкина, Л.Г., Потешкин, Ю.Е. (2017) От персонализированной к точной медицине, Рациональная фармакотерапия в кардиологии, № 13 (1), с. 69–79.
Стаф, И. (2006) Медицина между взглядом и дискурсом: диагноз Мишеля Фуко, Отечественные записки, № 1, с. 243–256.
Такер, Ю. (2020) Три текста о заражении, Пермь: Гилле Пресс.
Фуко, М. (2011) Безопасность, территории, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977-1978 учебном году, СПб.: Наука.
Фуко, М. (1999) Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы, М.: Ad Marginem.
Фуко, М. (2010) Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1978–1979 учебном году, СПб.: Наука.
Фуко, М. (2006) Интеллектуалы и власть. Избранные политические статьи, выступления и интервью. Часть 3, М.: Праксис.
Хайдеггер, М. (1993) Время и бытие. Статьи и выступления, М.: Республика.
Цветкова, Л.А., Черченко, О.В. (2016) Технология Больших Данных в медицине и здравоохранении России и мира, Экономика науки, № 2 (2), с. 138–150.
Agamben, G. (1998) Homo Sacer: Sovereign Power and Bare Life, California: Stanford University Press Stanford California.
Samuelsen, H., Vibeke, S. (2004) The Relevance of Foucault and Bourdieu for Medical Anthropology: Exploring New Sites, Anthropology & Medicine, vol. 11, No.1, p. 3–10.
References:
Agamben, G. (2014) Nagota [Nudities], Moscow: Izdatel’stvo Grjundrisse.
Blinov, E. (2021) «Carstvujushhaja bolezn’»: Fuko ob institucional’nom smysle jepidemij i «kompaktnyh modeljah» otnoshenij vlasti [The prevailing desease: Foucault on the institutional meaning of epidemics and compact models of power relations]. Logos, vol. 31, No2, pp. 79–194.
Deljoz, Zh. (1998) Fuko [Foucault], Moscow: Izdatel’stvo gumanitarnoj literatury.
Cvetkova, L.A., Cherchenko, O.V. (2016) Tehnologija Bol’shih Dannyh v medicine i zdravoohranenii Rossii i mira [Big Data technology in medicine and healthcare in russia and in the world], Jekonomika nauki [Economics of Science], No 2 (2), pp. 138–150.
Ignat’eva, O. (2020) Cifrovaja upravlencheskaja mental’nost’: partisipatornoe upravlenie vs. biopolitika [Digital governmentality: participatory management vs. biopolitics], Politicheskaja jekspertiza: Politjeks [Political expertise: Politex], vol. 16, No 4, pp. 462–473.
Izhuninov, M. A. (2019) Big Data v zdravoohranenii [Big Data in healthcare], Molodoj uchenyj [Young Scientist], No 50 (288), pp. 8–10.
Foucault, M. (2011) Bezopasnost`, territoriya, naselenie. Kurs lekcij, prochitanny`x v Kollezh de Frans v 1977–1978[Security, Territory, Population. A Course of Lectures Given at the Collège de France in the 1977–1978 Academic Year], Saint Petersburg: Nauka.
Foucault, M. (1999) Nadzirat` i nakazy`vat`. Rozhdenie tyur`my` [Discipline and Punish: The Birth of the Prison], Moscow: Ad Marginem.
Foucault, M. (2010) Rozhdenie biopolitiki. Kurs lekcij, prochitanny`j v Kollezh de Frans v 1978–1979 uchebnom godu[The Birth of Biopolitics. A Course of Lectures Given at the Collège de France in the 1978-1979 Academic Year], Saint Petersburg: Nauka.
Foucault, M. (2006) Intellektualy i vlast’. Izbrannye politicheskie stat’i, vystuplenija i interv’ju. Chast’ 3 [Intellectuals and Power. Selected political articles, speeches and interviews. Part 3], Moscow: Praksis.
Heidegger, M. (1993) Vremja i bytie. Stat’i i vystuplenija [Time and Being. Articles and speeches], Moscow: Respublika.
Manichkin, N.A. (2021) Biopoliticheskie aspekty pandemii COVID-19: obshhestvennaja diskussija o svobode i transformacijah social’noj zhizni [Biopolitical aspects of the COVID-19 pandemic: public discussion about freedom and transformation of social life], Sibirskie istoricheskie issledovanija [Siberian Historical Research], No 2, pp. 141–161.
Mihajlovskij, A.V., Piljavskij, N.A. (2020) Martin Hajdegger i budushhee: pochemu u tehniki ne tehnicheskaja sushhnost’ i zachem nuzhna pojezija v XXI veke [Martin Heidegger and the future: why technology has no technical essence and why poetry is needed in the 21st century]. Ju. M. Romanenko (ed.). M. Hajdegger i russkaja filosofskaja mysl’ [Heidegger and Russian philosophical thought], Saint Petersburg: Izdatel’stvo RHGA.
Mihel’, D.V. (2016) Istorija bolezni v sociokul’turnom kontekste: filosofskoe osmyslenie mediko-antropologicheskih issledovanij pacientskogo opyta [The history of the illness in the socio-cultural context: a philosophical understanding of medico-anthropological studies of patient experience], Vestnik Samarskoj gumanitarnoj akademii [Bulletin of the Samara Academy of Humanities], No 2 (20), pp. 88–109.
Mihel’, D.V. Social’naja antropologija medicinskih sistem: medicinskaja antropologija: uchebnoe posobie dlja studentov[Social Anthropology of Medical Systems: Medical Anthropology: A Study Guide for Students], Saratov: Novyj Proekt.
Raskina, K.V., Martynova, E.Ju., Perfil’ev, A.V., Sychev, D.A., Shuev, G.N., Fathutdinov, I.R., Musienko, S.V., Nikogosov, D.A., Zhegulina, I.O., Bavykina, L.G., Poteshkin, Ju.E. (2017) Ot personalizirovannoj k tochnoj medicine [From Personalized to Precision Medicine], Racional’naja farmakoterapija v kardiologii [Rational Pharmacotherapy in Cardiology], No 13 (1), pp. 69–79.
Staf, I. (2006) Medicina mezhdu vzgljadom i diskursom: diagnoz Mishelja Fuko [Medicine between gaze and discourse: Michel Foucault’s diagnosis], Otechestvennye zapiski [Notes of the Fatherland], No 1, pp. 243–256.
Thacker, E. (2020) Tri teksta o zarazhenii [Three texts on contamination], Perm’: Hylle Press.